Запад

— Нет… — прошелестела еле слышно Дульсинея Тарасовна, безошибочным материнским чутьём поняв, что её сын находится на волосок от смерти.

Но не это остановило меня. Не это заставило обуздать холодную и чужеродную волю оружия в моих руках. Просто я до сих пор помнила, как два года назад Михаил Юрьевич пришёл за мной в приют. Пришёл, когда мы с Яринкой уже ни на что не надеялись.

Нет, я не опустила Пчёлку, ничем не выдала своей капитуляции. Да и не было никакой капитуляции: я по-прежнему собиралась избавиться от ставших ненавистными мне людей, но уже знала, как сделать это, не причинив никому вреда.

Медленно, боком, начала продвигаться к краю моста. Яринка, хоть и явно пока не понявшая моего замысла, посторонилась. Михаил Юрьевич и его мать смотрели, не шевелясь, дурни за их спинами тоже замерли. А я, добравшись, до перил, перегнулась через них, навалившись грудью на чугунную кромку, и прицелилась из арбалета вниз. Прицелилась в оранжевую надувную лодку, привязанную к нижней ступеньке-скобе и качавшуюся на пологих волнах Амура.

— Убирайтесь! — повторила, не поворачивая головы. — Убирайтесь, или я продырявлю вашу посудину!

Дульсинея Тарасовна выдохнула с явным облегчением, что можно было понять: наверняка любой матери спокойнее, когда на мушке держат не её сына, а всего лишь неодушевлённую вещь, хоть и очень нужную сейчас. Жизненно необходимую.

Яринка коротко и зло рассмеялась: она уже поняла, что мы выиграли этот раунд. Стрела из арбалета войдёт в тугой надувной бок лодки, как раскалённый нож в масло, в один миг превратив плавсредство в плоский резиновый блин, бесполезно болтающийся на поверхности воды. Даже, скорее всего, уходящий на дно под грузом возложенных на него вещей. И тогда останемся мы все, отнюдь не дружной компанией, куковать на разрушенном мосту, с которого если и можно податься вплавь, то лишь пожертвовав всеми вещами и верхней одеждой.

Понял это и Михаил Юрьевич.

— Не надо стрелять, — грустно сказал он. — Мы уйдём. Мы дадим вам достаточно времени, чтобы успокоиться, и тогда вернёмся за вами. Потому что сами вы отсюда не выберетесь.

— Девочки… — страдальчески начала Дульсинея Тарасовна, но, так ничего и не сказав, безнадёжно махнула рукой.

— Пойдём, мама, — Михаил Юрьевич ласково положил ладонь ей на плечо. — С ними всё будет хорошо.

— Не смейте возвращаться! — предупредила я, продолжая держать лодку на прицеле. — Иначе точно выстрелю! Когда вы будете ещё в воде, чтобы окунулись нахрен!

— На этой лодке мы уже не приплывём, — спокойно заверил наш… уже не наш лидер, — но мы вернёмся, Дайника, и вам придётся отправиться с нами. Когда-нибудь потом скажете спасибо.

— Да пошёл ты! — беспечно отозвалась Яринка и подняла с асфальта вещмешок Дульсинеи Тарасовны. Небрежно швырнула в его сторону. — Забирайте! Нам чужого не надо.

А потом мы с ней, стоя рядом у перил, смотрели, как оранжевый поплавок лодки удаляется к руссийскому берегу, и, несмотря на всё случившееся, чувствовали себя победительницами. Я думала, что Дэн сейчас гордился бы мной, и, наверное, то же самое думала Яринка про Яна. В лодке, которую размашистыми движениями вёсел уводили прочь молчаливые и не очень расторопные «ребята», сидели и смотрели на нас Михаил Юрьевич и Дульсинея Тарасовна. Выражений их лиц мы уже не видели, но было весело думать, что они разочарованные и сердитые. Яринка вскинула руки над головой и замахала ими, не забыв сложить пальцы неприличным жестом, которому научилась в Оазисе. Я, не желая отставать от неё, пронзительно и насмешливо засвистела.

А когда провожать взглядом уменьшающуюся лодку надоело, мы отошли от перил, только сейчас заметив, что изнываем от жары. Тогда-то Яринка и предложила спуститься вниз и окунуться в воду. После этого мы с ней несколько раз порывались пуститься вплавь к китайскому берегу, но постоянно откладывали. И страшно было: всё-таки здесь не ласковое Чёрное море, чьи волны сами несут тебя к берегу, стоит лишь перестать грести против них, да и сам берег с его золотистым песком — вот он, рядом. В то время как оба берега Амура были одинаково далеки и одинаково неприветливы, если не сказать — враждебны. Мне нравилось смотреть только на белоснежное, вопреки времени и когда-то бушевавшему вокруг него пожару, колесо обозрения. Колесо обозрения, гордо высящееся среди останков города, ранее принадлежавшего ушедшему в прошлое государству Китай…

Но кроме естественного страха утонуть и страха оказаться беззащитными в неведомом месте перед неведомыми пока опасностями, нас держало на мосту наше горе. Пока мы не ушли, мы ещё не перевернули эту страницу, не отодвинули в прошлое произошедшие здесь события, а с ними — и наших мальчиков: ведь, в отличие от нас, Дэну и Яну суждено было остаться тут навсегда. Их праху — покоиться под холодными водами Амура, а нашим последним воспоминаниям о них — витать над разрушенным мостом.