Запад

Я оказалась рядом с подругой в два отчаянных гребка (только не судорога, нет, это же конец!) больше похожих на прыжки, но она уже вынырнула на поверхность, хрипло втянула воздух, снова начала погружаться… Я схватила её за волосы, потянула к себе, но Яринкины руки взметнулись из воды и стиснули мою шею, утаскивая за собой вниз, под воду. Мир вокруг исчез, сменившись непроглядной темнотой, и это напугало меня больше, чем холодная вода, льющаяся в рот и нос. Подтянув колени к груди, я сделала то единственное, что было разумно в нашей ситуации — обеими ногами с силой оттолкнула подругу от себя, разрывая душащее кольцо её рук. Вынырнула, жадно вдохнула…

От толчка Яринкина голова тоже показалась на поверхности, запрыгала, как поплавок, вверх-вниз, в отчаянных попытках удержаться над водой. К счастью, я знала, что делать. Ася и Вика, наши старшие «коллеги» в Оазисе — спасибо им сейчас из далёкой Сибири — научили меня. Снова оказавшись рядом с тонущей подругой, я подхватила её под мышки, на этот раз — правильно, сзади, дёрнула вверх. Яринка мотнула головой, и её затылок врезался мне в переносицу, отчего в глазах вспыхнули белые огни, но я не выпустила брыкающееся тело. Перехватила второй рукой, попробовала запрокинуть Яринку на спину и закричала ей в ухо, хрипло и страшно:

— Ложись! Ложись и расслабься, дура! Как на море, помнишь?!

Наверное, она помнила: мы любили так качаться на пологих волнах прибоя, глядя в бездонное голубое небо. А ещё моя Яринка даже на краю гибели оставалась моей Яринкой, и она сумела побороть панику. Тонкое тело изогнулось в моих руках, выпрямилось и легло на воду: дрожащее, натянутое как струна, но неподвижное.

— Вот так, хорошо, — я говорила еле слышно, словно громкий голос снова мог повергнуть подругу в панику, — теперь расслабься. Вода сама держит, помнишь? Сейчас полежим, отдохнём и поплывём дальше. Всё получится…

Я бормотала что-то ещё, при этом вытягиваясь рядом с Яринкой, сжимая её руку в своей. Отдохнуть… пусть течение само несёт нас, пусть… И только сейчас осознала, что свет, вспыхнувший в моих глазах при ударе Яринкиной головы, не погас. Он отражался от чёрной воды, от наших тел, танцевал белыми бликами на волнах…

— Там! — подруга тоже шептала, боясь повернуть голову и лишь отчаянно кося глазом в сторону китайского берега. — Оттуда!

А прежде чем я успела увидеть и понять то, что уже увидела и поняла она, над рекой, в клочья разрывая ночную тишину, разнёсся далёкий ещё рёв. Рёв заводящегося катера, который уже какое-то время держал нас в луче своего носового прожектора. Разнёсся, подобно Трубному гласу с небес, и начал приближаться.

Мы с Яринкой лежали на воде, в зыбком равновесии раскинув в стороны руки и ноги, мы были совершенно беспомощны и обессилены, и мы могли только надеяться, что на этот раз встретили друзей. Что сейчас к нам на помощь идут те, кто должен был увидеть посланный с моста сигнал. Что это люди Ральфа. Или беглецы. Или и те, и другие. Что это не проснувшиеся пограничники, стреляющие на поражение, без предупреждения. Что это вообще настоящий катер и настоящий свет, а не милосердная галлюцинация мозга, умирающего сейчас под водой от недостатка кислорода.

Рёв нарастал, вода пробками стояла в ушах, и я не сразу расслышала слово, которое снова и снова повторяла Яринка, стискивая мою ладонь.

— Загадывай! Загадывай! Загадывай!

Не понимая ещё, чего она хочет, я повернула голову и увидела, как над китайским берегом, над чёрным зеркалом Амура, над несущимся по нему светом прожектора взлетает белая комета. Взлетает, такая же, как та, что была отправлена в ночное небо решающим и единственным выстрелом моей Пчёлки. Взлетает, веером рассыпая вокруг себя серебряные падучие звёзды.

И, глядя, как рождаются и тут же гаснут их короткие, но такие яркие жизни, я загадала.

Лето (не) придёт во сне (II)