Западная философия от истоков до наших дней. Т. 1–2. Античность и Средневековье

Вершина интеллигибельного мира: идея Блага

Сократ:

— Хотелось бы мне быть в состоянии отдать вам целиком этот мой долг, а не только проценты, как теперь. Но взыщите пока хоть проценты, то есть то, что рождается от самого блага. Однако берегитесь, как бы я нечаянно не провел вас, представив неверный счет.

Главкон:

— Мы остережемся по мере сил. Но ты продолжай.

— Все же только заручившись вашим согласием и напомнив, о чем мы говорили раньше... что есть много красивых вещей, много благ и так далее, и мы разграничиваем их с помощью определения.

— Да, мы так считаем.

— А также есть прекрасное само по себе, благо само по себе и далее в отношении всех вещей, хотя и признаем, что их много. Что же такое каждая вещь, мы определяем по соответствию единой идее, для каждой вещи своей.

— Это так.

— Мы говорим, что вещи можно видеть, но не мыслить. Идеи, напротив, можно только мыслить, но нельзя видеть. Так посредством чего мы видим то, что мы видим?

— Посредством зрения.

— И не правда ли, что благодаря слуху мы слышим то, что можно слышать, а посредством остальных чувств мы ощущаем все, что поддается ощущению?

— Ну и что же?

— Обращал ли ты внимание, как драгоценна наша способность видеть и быть видимыми, данная нашим ощущениям Демиургом?

— Нет, не особенно.

— А ты взгляни на это вот как: чтобы слухом слышать, а звуку звучать, требуется ли что-то третье, в отсутствие чего ничто не слышится и не звучит?

— Ничего третьего здесь не нужно.

— Я думаю, что и для многих остальных ощущений — но не для всех — не требуется ничего подобного. Или у тебя есть возражения?

— Нет.

— А разве не замечал ты, что для зрения и всего, что можно видеть, нужно нечто третье?

— О чем ты?

— Какими бы зоркими и восприимчивыми к цвету ни были глаза, согласись, человек ничего не увидит, не различит и не воспользуется своим зрением, если не будет специально предназначенного условия.

— Что же это, по-твоему?

— То, что ты называешь светом.

— Ты прав.

— Значит, зрительное ощущение и возможность быть увиденным связуются немаловажным началом; их связь ценнее всякой другой, ибо свет драгоценен.

— Еще бы ему не быть!

— Так кого из небесных богов ты признаешь владыкой над ним и чей же свет позволяет нашему зрению лучше всего видеть, а предметам — быть нами увиденными?

— Того же бога, что назовешь ты и все остальные. Ведь ясно, что ты спрашиваешь о Солнце.

— Так, значит, зрение по отношению к этому богу не имеет собственной природной способности?

— В каком отношении?

— Зрение ни само по себе, ни в глазах, где оно возникает, не есть Солнце?

— Нет, конечно.

— Однако из орудий нашего восприятия оно самое солнцеобразное.

— Да, самое.

— И та способность, которой обладает зрение, дарована ему Солнцем как некое истечение.

— Конечно, нет.

— Значит, и Солнце не есть зрение. Хотя именно в нем — причина зрения, хотя глаза его не видят.

— Да, это так.

— Так же, считай, все, то же Солнце, порождается Благом, как я утверждаю. Ведь именно Благо породило его подобным себе самому. Как Благо относится к уму и умопостигаемому, таково Солнце в отношении к зрению и зрительно воспринимаемому.

— Как это? Объясни-ка снова.

— Глаза, тебе известно, плохо видят, когда напряженно пытаются что-то разглядеть в сумеречных бликах, а не тогда, когда все залито солнцем. Человека можно принять за слепого, словно его глаза не в порядке.

— В самом деле, это так.

— Зато предметы, освещенные Солнцем, глаза видят отчетливо, и со зрением все в порядке.

— И что же?

— Точно так же происходит с душой. Всякий раз, когда она устремляется к сиянию истины и бытия, она воспринимает и познает их, становится разумной. Если она поворачивает в теневую зону смешения с мраком, она тупеет, ее одолевают мнения, меняет их и так и эдак, при этом походит на умалишенную.

— Похоже, что так.

— То, что придает познаваемым вещам истинность, а человеку дает способность познавать, это называй идеей Блага. Она причина знания и познаваемости истины. Как ни прекрасно то и другое, ты правильно сделаешь, если идею Блага поставишь выше всего. Ведь мы правильно считаем свет и зрение солнцеобразными, но считать их за Солнце было бы неправомерно. Так и с познанием: правильно истину и знание считать благообразными, но нельзя их смешивать с

Благом, которое по свойствам надо ценить еще выше.

— О несравненной красоте Блага ты говоришь, ведь от него зависят и познание и истина, само же оно по красоте все превосходит. Но ты же не скажешь, что оно еще и наслаждение!

— Не кощунствуй, а лучше разгляди его образ получше.

— Так как же?

— Солнце дает всему видимому не только возможность быть увиденным, но и само рождение, рост, питание, не будучи само порожденным.

— А как же иначе?

— Так и познаваемые вещи: Благо не только дает им возможность быть познанными, но и бытие, существование, хотя само Благо не есть субстанция, по достоинству и силе Благо — по ту сторону существующего.

Тут Главкон комично воскликнул:

— Аполлон! Ну и далече вознеслось это божественное!

Платон, Государство кн. 6, 507а — 509с