Западня

— Настоящие? Не подделка? — зачем-то спросила Тоня.

— Ты ничего не понимаешь! — вскипел Петреску.

— Ладно, не обижайся, — сказала она. — Лучше скажи, как оно к тебе попало.

— Какое это имеет значение?

— Имеет. Я не хочу носить чужие платья!

Петреску побледнел от обиды.

— Если бы ты не была женщиной, я бы тебя ударил! Это платье было недавно прислано жене генерала Монолеску, начальника штаба армии, и я получил его в благодарность за одну важную услугу.

— Какую же именно? — дерзко спросила Тоня.

— Нет, с тобой можно сойти с ума! Ну что изменится от того, например, что я помог генеральше погрузить на корабль несколько лишних сундуков? Если ты меня спросишь и о том, что было в этих сундуках, я отвечу: не заглядывал. Я не люблю лазить по чужим сундукам!.. Ну, хватит! Прощай. Завтра ровно в половине второго я здесь. И будь к этому времени готова.

Ровно в восемь она подошла к пустынному входу в Александровский сад. Никого! Ни Дьяченко, ни Егорова! Вдалеке дворник подметает улицу. Проскочил, хлопая разорванным брезентом кузова, военный грузовик. Усталый полицейский вышел из-за угла, поглядел во все стороны безразличным тусклым взглядом, передвинул фуражку со лба на затылок и вяло побрел куда-то своей дорогой.

Тоня присела на край ближайшей скамейки и стала поправлять прическу. Ну и задал же ей забот Петреску! Это платье требует и какой-то особенной прически, и даже, вероятно, особенной походки — величественной, плавной… И вообще, зачем, собственно, он тащит ее на эту помолвку? Действительно ли хочет иметь рядом с собою богато одетую девушку или это какой-то новый, еще не разгаданный ход? И не странно ли, что именно теперь Фолькенец проникся к Леону такой дружбой, что пригласил его на свою помолвку, да еще вместе с дамой! В чем таится правда? В чем кроется ложь?

…Четверть девятого! Где же ты, Егоров? Почему не идешь, Дьяченко? Куда вы все подевались?!

Надо ждать… Ждать… Кто-то должен прийти. Не может не прийти…

Следят ли за ней?..

Худощавый человек в сером пальто завернул за угол… Ушел… Конопатая женщина с рыхлым лицом уселась на соседней скамейке, роется в узелке, вытаскивает смятые деньги, считает… Старая спекулянтка с Привоза!..

Егоров с размаху бросился на скамейку, — Тоня даже испугалась.

— Ну, Тонечка, мне и досталось!

Несколько секунд он молчал, осматриваясь по сторонам, и, убедившись в безопасности, начал:

— Буду краток. Лодка в пути. Дача Тюллера, на счастье, расположена у самого берега. Об этом можно было только мечтать! В ста метрах — большие камни, когда-то, наверное, обвалился берег. Ближайший немецкий пост наблюдения примерно в километре. Я сообщил Савицкому координаты. Условились, что ровно с двадцати одного часа через каждые полчаса в сторону моря буду посылать по три коротких световых сигнала. Окна гостиной обращены в сторону камней. Когда группа водолазов достигнет берега, я пошлю в окно четыре световых сигнала. И тут ты должна сделать все возможное, чтобы уговорить Фолькенеца выйти на веранду подышать воздухом.

— А если это не удастся? Пойми, я ведь там всем чужая!

— Тогда распахни настежь рамы правого окна гостиной. Нам придется несколько нарушить свадебный ритуал.

— Но вокруг дачи, я думаю, будет охрана. Не так-то Фолькенец прост.

— Охрану постараемся тихо убрать… Конечно, Тоня, дело предстоит нелегкое. Савицкий, между прочим, сказал, что если не удастся взять самого Фолькенеца, можно заменить его каким-то другим крупным чином. Там ведь шантрапы не будет, публика, можно сказать, отборная!

Он крепко сжал ее ладони. Как давно она не сидела с ним рядом, как давно они не говорили о себе, а говорили только о деле, о риске, о явках!..

— Где ты ночевал? — спросила Тоня.

— У радистки. Ох, и злая же тетка! Рассказывала, как однажды у тебя тол в сквере на Соборной площади забирала, а ты ей не вовремя подала знак. До сих пор помнит.

— А лавку ты видел? — помолчав, спросила Тоня.

— Издалека… Она уже разгромлена.

— Значит, вас с Федором Михайловичем ищут!

— Да, к сожалению, это именно так. И теперь уже — кто кого! Машина запущена. Обратного хода не будет.

— Но ведь они и меня проверяют, я это отчетливо чувствую!

— И будут! Хорошо, что ты хоть в лавочку приходила не часто! Там они тебя не засекли.

Помолчали.

— Слушай, Геня, я что-то не все понимаю с этим липовым аэродромом. Они что, хотят заманить десант и уничтожить в воздухе?

— В воздухе ночью десант не уничтожишь, Тоня. Ты помнишь, Дьяченко говорил о тысяче мин?

— Ты хочешь сказать…

— Вот именно, — прервал он ее. — Они хотят заманить десант на минные поля. Если кто останется жив, перебьют из пулеметов или возьмут в плен.

— Но зачем этот аэродром?

— Никому не придет в голову, что летное поле может быть заминировано. Неужели ты сама не понимаешь?

Он сидел нахохлившийся, обросший рыжеватой щетиной, как в то давнее утро, когда она увидела его на лестничной площадке.

— Значит, Петреску говорил правду!..

— Выходит, правду.

— Это очень важно, Геня!..

— Тюллера мне жаль, — проговорил Егоров. — Все-таки Зина ему дочь, да еще как бы вновь обретенная.

Помолчали.