Западня

— Я же говорю — не вышло у Федора Михайловича дельце! В упор, можно сказать, в меня стрелял, да промахнулся. Пристукнули его у входа в катакомбы в суматохе. А ведь по замыслу, я его спасти должен был. Что теперь-то делать? Ты ведь теперь после всего этого мне без пользы… — Он остановился перед ней, засунул руки в карманы. — Я с тобой, можно сказать, как с трупом, начистоту разговариваю. Ты уже списана. А мне придется начинать сначала. Конечно, на моем счету не так уж мало. Камышинского уничтожил — раз! Эшелончик какой-никакой тоже под откос пустил — два! Кто-нибудь мои заслуги учтет. Есть, как говорится, живые свидетели. Так что не унываю… Меня еще в подпольный обком секретарем введут! А ведь до войны не везло мне с карьерой, прямо скажу. Я уж и так и эдак приноравливался — не помогало! А какой я был бдительный! Ого-го! — Округлив глаза, он иронически причмокнул. — Кто первый выступал на собрании? Коротков!.. Погнила картошка на складе — вредительство! Сошел трамвай с рельсов — диверсия! Боролся я активно, никаких сил не жалел!.. Меня даже председателем месткома одно время выбирали… А все равно в большие люди не выбился.

Тоня стала медленно подниматься.

Коротков поднял руку:

— Не торопись, девочка! Господин Штуммер наверняка обрадуется, когда увидит тебя. Вот и отправимся к нему вместе. Только чайку попьем… Сиди, говорят!.. — вдруг крикнул он, и желтые его глаза, казалось, остекленели. — Я тебе душу свою открыл, и теперь уж тебе отсюда выхода нету!..

Она выстрелила в упор, не целясь.

Коротков словно не почувствовал боли. Он лишь прижал левую руку к груди, и на лице его возникло сосредоточенное выражение.

— Что же ты, дура, наделала! — удивленно сказал он. — Ведь ты же меня убила…

Глава шестнадцатая

А что, если разгладить мокрые волосы горячим утюгом? Правда, она никогда еще не прибегала к этому способу, но давным-давно одна из подруг рассказывала, что увесистый чугунный утюг способен совершить чудо!

Маникюр! Нет уж, в салон пойти некогда. Конечно, для такого платья хорошо бы белые туфли, но сойдут и черные. В конце концов, дело самого Петреску позаботиться о законченности ее туалета, если уж он взялся ей покровительствовать.

А все-таки приятно хоть раз в жизни надеть на себя платье из брюссельских кружев.

Жаль!.. Если укоротить, то когда-нибудь, после войны, в нем можно было бы пойти в театр.

Совет подруги оказался дельным, но, для того чтобы его выполнить, необходимо стать акробаткой. Ломит висок, тесно прижатый к краю стола, и правая рука, двигающая утюг по марле, под которой веером разбросаны волосы, вывернута локтем кверху. Пятнадцать минут адских страданий — и тщательно уложенным волосам с завитыми кончиками позавидовала бы и француженка из довоенного модного журнала.

Петреску был, как всегда, точен. Ровно в час машина остановилась у подъезда, и он вошел в комнату с огромным букетом тюльпанов и гвоздик, надушенный, сверкающий, в парадном мундире.

— О домнишуара! — воскликнул он. — Я всерьез опасаюсь, что, увидев тебя, Фолькенец сменит невесту. Какие волосы! А ну-ка, пройдись!..

Тоня прошлась по комнате. Узкий чехол длинной кружевной юбки предательски сковывал ноги. «А что, если нужно будет бежать? — подумала она. — Эдак грохнусь на землю, и тогда поминай как звали!..»

— Еще немножко прихвати у талии, — сказал Леон. — Не хватает, конечно, кулона, но не беда, его вполне можно заменить красной гвоздикой.

— А что я надену поверх всей этой роскоши? — спросила Тоня.

Он взглянул на обветшалое пальто, висевшее на вешалке, и брезгливо поморщился,

— Подай-ка мне мой норковый палантин! — пошутила она, и Петреску весело засмеялся.

— К сожалению, мадам Монулеску уже отбыла в Констанцу. Но в машине тепло, ручаюсь, что ты не простудишься…

— Но ведь без палантина меня не примут во дворце короля Михая.

— Зато я убежден, что к тебе благосклонно отнесся бы сам маршал Антонеску. Кстати, на даче будет генерал фон Зонтаг, теперь он командующий армией. О тебе он знает как о моей спасительнице.

— Как мне держаться?

— Старайся не отходить от меня. В случае необходимости я подскажу тебе, что делать.

— Ты думаешь, такая необходимость возникнет?

Она колдовала над платьем, стягивая его в талии булавкой. Казалось, ее вопрос вызван лишь боязнью совершить какую-нибудь оплошность.

Он не ответил, но вдруг стал серьезен.

— Тоня, нам нужно поговорить, — сказал он и осторожно положил букет на стол.

— Слушаю, Леон.

— Ты помнишь, как однажды, сидя на этом вот диване, я упомянул о ловушке?

— Да, ты что-то такое говорил, но, признаться, я не помню, к чему это относилось…

— Не будем играть в прятки, Тоня! Слово «ловушка» относилось к тебе.

— Ко мне? Ты устроил мне ловушку? — стараясь все еще держаться шутливого тона, но внутренне холодея, спросила она.

— Да. И не скрываю этого. Я сказал о ложном аэродроме, чтобы проверить твою реакцию.

— Проверить меня? О Леон, ты слишком далеко заходишь в своей подозрительности!