Наряду с «пограничным» и «национально-государственным» аспектами, целенаправленные усилия по блокированию нежелательного властям трансграничного взаимодействия с западными соседними государствами, имели и отчетливую «внешнюю» направленность, включали активное противодействие их национально-государственной консолидации, главным образом в прилегающих к советской границе районах, население которых в этнокультурном отношении было близко народам, жившим в западных административных образованиях СССР. Эта тенденция присутствовала в советской политике в отношении всех западных соседей. Так, отмеченные выше «специальные мероприятия» по укреплению погранполосы в значительной мере диктовались «важнейшей политической задачей показа сущности достижений Советской системы, особенно в области национальной политики, трудящимся, живущим по другую сторону границы»[1712]
. Однако практические задачи и степень важности действий по разложению «политического тыла» вероятных противников, их приграничных «плацдармов» существенно разнились в зависимости от особенностей отдельных стран и от того места, которое они занимали в советских сценариях будущей войны. В восточной Балтии такие усилия были едва заметны, хотя в правящих кругах Латвии и Эстонии существовала неуверенность в лояльности русского меньшинства[1713]. В Румынии, где существовал жесткий репрессивный режим и где до осени 1934 г. СССР не имел своих представительств, работа по ослаблению политического влияния Бухареста в Бессарабии и Северной Буковине (большинство населения которой составляли украинцы) была крайне затруднена. Вместе с тем слабость «румынского звена антисоветского фронта» и политико-географические условия Приднестровья, делали такую деятельность малосущественной[1714].Демократическая многонациональная Чехословакия предоставляла наилучшие возможности для продвижения коммунистами идеи национального самоопределения немцев, словаков, венгров и украинцев (русинов), и отношение к ней как к «сезонному государству» нашло прямое выражение в протоколах Политбюро[1715]
. В 20-х – начале 30-х гг. Прага являлась одним из центров советской «украинской работы». Однако, насколько удалось установить по отрывочным данным, при ее ведении Харьков руководствовался не столько интересами противодействия антисоветским влияниям среди 400-тыс. ного украинского населения Подкарпатья (главным образом, русинов), сколько использовал возможности воздействия на антипольскую украинскую эмиграцию, избравшую Чехословакию (а также Литву и Германию) в качестве базы своей политической деятельности. Половинчатость советского подхода отражал утвердившийся в начале 30-х гг. компромиссный вариант названия этой части чехословацкой территории («Подкарпатская Украина»)[1716]. К удовлетворению советского руководства, с начала 20-х гг. «понятие «Украина» вообще исчезло из внешнеполитических концепций и доктрин» ЧСР[1717]. Стык польской и румынской границы, исключавший прямое соседство СССР и Чехословакии, и естественный рубеж Карпат также способствовали отнесению активной работы среди населения Восточной Словакии к разряду не слишком актуальных с общегосударственной точки зрения задач.Восточные воеводства Польши, в которых проживало (по советским исчислениям) до 6 (или даже 7,5)[1718]
млн. украинцев и до 2 млн. белорусов, напротив, приковывали влияние харьковских, минских и московских органов, в чем, безусловно, сказалось и представление о Польше как о главном из «ближайших вероятных противников» СССР[1719]. При этом «белорусская работа» «по линии» ЦК КП(б)Б и Коминтерна была значительно слабее «украинской», несмотря на то, что к северу от Полесья преобладание белорусского населения было выражено более сильно, чем украинцев в юго-восточных воеводствах Польши. Отчасти это вызывалось меньшей зрелостью национального самосознания населения сел и местечек Белоруссии и слабостью белорусских общественных организаций. После разгрома польскими властями белорусской Рабоче-крестьянской Громады (1927 г.)[1720], курируемая из Минска и Москвы Компартия Западной Белоруссии перешла (ей было позволено перейти) на позиции «национального нигилизма»[1721], чего никогда не случалось с КПЗУ. Решающее значение при определении приоритетов в работе с национальными меньшинствами в Восточной Польше имели, надо полагать, стратегические соображения. Со времени войны 1920 г. и вплоть до 1941 г. Штаб (Генеральный штаб) РККА и высшее политическое руководство постоянно возвращались к проблеме определения главного направления развертывания советских вооруженных сил на Западе. Обоснованными представлялись два варианта: к югу или к северу от Брест-Литовска. Согласно разработке Оперативного отдела Штаба 1925 г., «главнейшими первоначальными объектами действия для обеих сторон» должны были явиться:«на севере: для нас – Западная Белоруссия, после чего откроются пути непосредственно к Варшаве;