Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

В начале 1930 г. опасения польского вмешательства в социально-политический кризис в западных округах УССР и БССР побудили Политбюро к поискам разрядки напряженности в межгосударственных отношениях с Польшей и едва не заставили Москву возобновить переговоры о заключении с нею пакта ненападения. Отзвук этих настроений отчетливо сказался в дискуссиях о начале таких переговоров осенью 1931 г. («Вопрос о мире…»)[1704]. Кампания по разгрому «националистической контрреволюции на Украине» и «националистического уклона» в КП(б)У в 1933 г., напротив, началась и в обстановке улучшающихся отношений с Польшей. Существовала возможность, что репрессивная политика против национально-мыслящих «саботажников» в Советской Украине даже укрепит советско-польское взаимопонимание. В связи с громким расследованием деятельности в УССР «Украинской военной организации» польские руководители и проправительственная печать старательно доказывали Москве, что никто не пострадал от этой террористической организации больше, чем сама Польша, и что руководители Организации украинских националистов (боевым крылом которой была УВО) являются германскими агентами. Однако советские политические и карательные инстанции, создавшие вымышленный образ УВО (и зачислившие в ее руководители видных представителей партийной интеллигенции), на этом основании объявляли борьбу УВО против «польской оккупации» и за «соборную Украину» фикцией и заявляли, что эта организация, хотя и получает помощь немецкого фашизма, контролируется «польской охранкой»[1705]. Устами своего эмиссара в 1933 г. Сталин предупредил польское руководство: «О вашем отношении к нам и к немцам мы будем судить по “работе” вашей в Сов[етской] Украине»[1706]. Это означало требование не только запретить деятельность польских «прометеистов»[1707], но и вступить в жесткую конфронтацию с украинскими общественными силами восточных воеводств, где с понятными сочувствием и ненавистью реагировали на политику репрессий и массового голода, который достиг апогея в УССР летом 1933 г. Невозможность для Варшавы предоставить такие гарантии явилась одной из причин быстрого свертывания Москвой политического сотрудничества с Польшей в конце 1933 г. Реалистические суждения руководителя БМИ К. Радека о том, что «поляки уже имеют слишком много трудностей со своими украинцами, чтобы воспринять идею об инкорпорации новых»[1708], были отвергнуты; в советских руководящих кругах продолжала господствовать уверенность в том, что старая «федералистская программа» Пилсудского остается основным вектором польской политики. Нормализация двусторонних отношений между Польшей и Германией вызвала убеждение в Москве (и в некоторых западных столицах), что она основана на перспективе совместного военного похода против СССР с последующим возвращением немцам Силезии и Поморья в обмен на установление польского господства на Украине[1709]. В середине 1930-х гг. «украинский фактор» оказался, таким образом, непреодолимым препятствием к развитию отношений СССР с Польшей. Вместе с тем он не оказал сколько-нибудь заметного влияния на отношения Советского Союза с Румынией и Чехословакией (если не считать того, что лояльность Праги к советской политике в УССР придавала дополнительный антипольский оттенок ее сближению с Москвой)[1710].

Проблема проницаемости северо-западной границы СССР была значительно менее политизирована. Приграничная активность по обе стороны была связана скорее с потребительской («бытовой) контрабандой местных жителей, нежели с поддержкой родственных общественно-политических сил на территории соседнего государства; деятельность советских и иностранных спецслужб на этом направлении носила исключительно разведывательный характер. Об относительном благополучии приграничной Карельской автономии, находившейся на периферии международной политики, свидетельствует предоставление ее руководству carte-blanche на финнизацию культуры республики. Финское меньшинство вплоть до 1935 г. занимало ключевые позиции в ее партийно-государственной элите[1711]. Поэтому неудивительно, что с середины 20-х гг. высшее политическое руководство СССР не проявляло интереса к международным и национально-политическим аспектам развития Карелии, о чем свидетельствует и отсутствие упоминания о них в протоколах Политбюро 1924–1934 гг.