Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934

Политическое измерение этих перемен состояло в смягчении советской линии в отношении западных соседних государств, в частности – ослаблении «антиполонизма», с неодобрением упомянутого Сталиным и в значительной мере исходившего из украинских и белорусских партийных кругов[1907]. С другой стороны, стремление НКИД полностью контролировать дипломатические представительства СССР и лишить ЦК КП(б)У права издавать собственные директивы советникам полпредств в Берлине, Варшаве и Праге соответствовали общему централизаторскому курсу Москвы в начале 30-х гг. Полному достижению целей Наркоминдела препятствовало не только существовавшее до «большого террора» соотношение московской и региональных элит, но и нежелание Кремля отказываться от «украинских» политико-организационных рычагов. Эти факторы переплетались, и без специального исследования невозможно установить, например, в какой степени усиление конфронтационной струи в отношениях СССР с Польшей во второй половине 1933 г. было вызвано нажимом харьковского руководства и в какой степени он служил предлогом для осуществления сталинским руководством собственных маневров[1908].

Фактор давления руководства УССР на принятие Москвой политических решений использовал в дипломатической борьбе и нарком Литвинов. В ходе встреч с Н. Титулеску в Ментоне и Женеве в конце мая 1934 г. он выставил ряд возражений против официального признания румынского суверенитета над Бессарабией. Даже если бы Советское правительство того желало, объяснял Литвинов, оно не смогло бы отказаться от Бессарабии из-за украинских требований придерживаться непримиримой позиции в этом вопросе. Упоминание Бессарабии в желаемом для Румынии смысле при обмене нот о взаимном признании, утверждал Литвинов, лишит его возможности отстоять в ЦК ВКП(б) свою линию от обвинений украинцев и личных врагов[1909].