Западноевропейская поэзия XX века

Когда афинское войско потерпело поражение
при Эгоспотамах[97]

и чуть погодя,когда мы потерпели окончательное свое поражение, —
прекратились наши вольные речи, блеск Перикла,
расцвет античных искусств, гимнастические уроки,
собеседы пирующих мудрецов. Сегодня
на Агоре — гнетущая тишь, и угрюмство, и произвол Тридцати.
Все, и в том числе самое сокровенное, происходит
в наше отсутствие, без нашего спроса,
и это не подлежит никогда никакому обжалованию,
и обвиняемый беззащитен —
ни адвокатов, нп скромного права даже на мелочь:
на формальный протест.
В огонь — наши рукописи и книги,
и честь омраченной родины — в грязь. И если
когда-нибудь, предположим,
нам разрешили бы как свидетеля привести с собою
старого друга, он отказался бы только из страха:
как бы ему самому не пришлось нахлебаться наших несчастий, —
и был бы он прав. Поэтому здесь
нам хорошо — вполне вероятно, что мы набрели
на какой-то новый контакт с природой,
из-за колючейпроволоки разглядывая кусочек моря, траву и камни
или случайное облако на закате, лиловое, мрачное,
неспокойное. И между тем, вполне вероятно,
что еще возникнет когда-нибудь дух Кимона[98],
управляемый тайно все тем же орлом,
и вместе они откопают и обнаружат железное острие,
которое некогда было нашим копьем, —
оно тоже стало тупым и ржавым,
и вполне вероятно, что его принесут однажды в Афины
в триумфальном и траурном шествии, при венках
и торжественной музыке.

И ПОВЕСТВУЯ ОБ ЭТОМ… [99] Перевод Юнны Мориц