*Время, когда изнуренное небо вонзается в землю, время, когда человек корчится вмуках предсмертных под презрительным взором небес, под презрительным взоромземли.*Ночь несется стремительно, как бумеранг, выточенный из наших костей, несется сосвистом, со свистом…*Поэт — хранитель бесчисленных ликов живого.*Если верить глубинам травы, где всю ночь распевала влюбленная пара сверчков,утробный период — довольно приятная штука.*Свет был изгнан из наших очей. Он у нас затаился в костях. Мы, в свой черед, изкостей изгоняем его, чтоб вернуть ему прежний венец.*Согласьем лицо озаряется. Отказ придает ему красоту.*На наши общие трапезы мы всегда приглашаем свободу. Место пустует ее, но тарелкавсегда на столе.*Собирай, чтоб затем раздавать. Стань зеркалом мира, самой точной, самойнеобходимой и самой невидимой гранью этого зеркала.*Некогда были даны имена протяженностям времени: это день, это месяц, эта церковьпустынная — год. Теперь мы вплотную подходим к секунде, когда смерть наиболееяростна, когда жизнь обретает свои самые четкие грани.*Яблоко слепо. Видит лишь яблоня.*Нас терзает печаль: мы узнали о смерти Робера (он же Эмиль Каваньи), в Форкальеон попал в воскресенье в засаду. Немцы лишили меня самого верного брата побитве, того, кто одним ма-новеньем руки предотвращал катастрофу, чья неизменнаяточность охраняла отряд от возможных просчетов. Человек, не владевший теорией,но закаленный в сраженьях, человек удивительно ровной и устойчивой доброты, онмгновенно умел оценить обстановку, его поведенье слагалось из отваги и мудрости.Изобретательный и находчивый, он предельно использовал малейшее тактическоепреимущество. Свои сорок пять лет он нес вертикально, подобно деревьям. Я любилего — без излияний, без ненужной торжественности. Неколебимо любил.*Самолет кидается вниз. Невидимые пилоты избавляются от плодов своего полночногосада, потом на мгновенье зажигают огонь под мышкой у самолета, подтверждая длянас: операция завершена. Нам остается лишь подобрать рассыпанные сокровища. Таки поэт…*Час, когда окна выскальзывают из фасадов и загораются где-то на самом краю земли— там, где скоро забрезжит наш мир.*Между миром и мной больше нет досадной завесы.*Я ни разу не видел, чтобы звезда загорелась на челе у того, кто шел умирать, —видел только узорную тень занавески, за которой, среди надрывающих душу илиспокойных предметов, по просторному залу сновали веселые официантки.*Быть человеком броска. А не пиршества — не эпилога.1941–1945