Западноевропейская поэзия XX века

Ну что же, я пойду с тобой[10]

,Когда под небом вечер стихнет, как больной
Под хлороформом на столе хирурга,
Ну что ж, пойдем вдоль малолюдных улиц —
Опилки на полу, скорлупки устриц
В дешевых кабаках, в бормочущих притонах,
В ночлежках для ночей бессонных:
Уводят улицы, как скучный спор,
И подведут в упор
К убийственному для тебя вопросу…
Не спрашивай, о чем.
Ну что ж, давай туда пойдем.

В гостиной дамы тяжело

Беседуют о Микеланджело.

Туман своею желтой шерстью трется о стекло,

Дым своей желтой мордой тычется в стекло,
Вылизывает язычком все закоулки сумерек,
Выстаивает у канав, куда из водостоков натекло,
Вылавливает шерстью копоть из каминов,
Скользнул к террасе, прыгнул, успевает
Понять, что это все октябрьский тихий вечер,
И, дом обвив, мгновенно засыпает.

Надо думать, будет время

Дыму желтому по улице ползти
И тереться шерстью о стекло;
Будет время, будет время
Подготовиться к тому, чтобы без дрожи
Встретить тех, кого встречаешь по пути;
И время убивать и вдохновляться,
И время всем трудам и дням[11] всерьез
Перед тобой поставить и, играя,
В твою тарелку уронить вопрос,
И время мнить, и время сомневаться,
И время боязливо примеряться
К бутерброду с чашкой чая.

В гостиной дамы тяжело

Беседуют о Микеланджело

И, конечно, будет время

Подумать: «Я посмею? Разве я посмею?»
Время вниз по лестнице скорее
Зашагать и показать, как я лысею, —
(Люди скажут:
«Посмотрите, он лысеет!») Мой утренний костюм суров, и тверд воротничок,

Мой галстук с золотой булавкой прост и строг —

(Люди скажут: «Он стареет, он слабеет!»)
Разве я посмею
Потревожить мирозданье?
Каждая минута — время
Для решенья и сомненья, отступленья и терзанья.

Я знаю их уже давно, давно их знаю —

Все эти утренники, вечера и дни,
Я жизнь свою по чайной ложке отмеряю,
Я слышу отголоски дальней болтовни,
Где под рояль в гостиной дамы спелись.
Так как же я осмелюсь?

И взгляды знаю, я давно, Давно их знаю,

Они всегда берут меня в кавычки,
Снабжают этикеткой, к стенке прикрепляя,
И я, пронзен булавкой, корчусь и стенаю.
Так что ж, я начинаю.
Окурками выплевывать свои привычки?
И как же я осмелюсь?

И руки знаю я давно, давно их знаю,

В браслетах руки, белые и голые впотьмах,
При свете лампы — в рыжеватых волосках!
Я, может быть,
Из-за духов теряю нить…
Да, руки, что играют, шаль перебирая,
И как же я осмелюсь?
И как же я начну?
……………………………
Сказать, что я бродил по переулкам в сумерки
И видел, как дымят прокуренные трубки
Холостяков, склонившихся на подоконники?..

О, быть бы мне корявыми клешнями[12]

,Скребущими по дну немого моря!
…………………………….
А вечер, ставший ночью, мирно дремлет,
Оглажен ласковой рукой,
Усталый… сонный… или весь его покой
У ваших ног — лишь ловкое притворство…
Так, может, после чая и пирожного
Не нужно заходить на край возможного?
Хотя я плакал и постился[13], плакал и молился,
И видел голову свою (уже плешивую) на блюде,
Я не пророк и мало думаю о чуде;
Однажды образ славы предо мною вспыхнул,
И, как всегда, Швейцар, приняв мое пальто, хихикнул.
Короче говоря, я не решился.

И так ли нужно мне, в конце концов,

В конце мороженого, в тишине,
Над чашками и фразами про нас с тобой,
Да так ли нужно мне
С улыбкой снять с запретного покров,
В комок рукою стиснуть шар земной,
И покатить его к убийственному вопросу,
И заявить: «Я Лазарь[14] и восстал из гроба,
Восстал, чтоб вам открылось все, в конце концов», —
Уж так ли нужно, если некая особа,
Поправив шаль рассеянной рукой,
Вдруг скажет: «Это все не то, в конце концов,
Совсем не то».

И так ли нужно мне, в конце концов,

Да так ли нужно мне
В конце закатов, лестниц и политых улиц,
В конце фарфора, книг и юбок, шелестящих по паркету,
И этого, и большего, чем это…
Я, кажется, лишаюсь слов,
Такое чувство, словно нервы спроецированы на экран:
Уж так ли нужно, если некая особа
Небрежно шаль откинет на диван
И, глядя на окно, проговорит:
«Ну, что это, в конце концов?
Ведь это все не то».
………………………………..
Нет! Я не Гамлет и не мог им стать;
Я из друзей и слуг его, я тот,
Кто репликой интригу подтолкнет,
Подаст совет, повсюду тут как тут,
Услужливый, почтительный придворный,
Благонамеренный, витиеватый,
Напыщенный, немного туповатый,
По временам, пожалуй, смехотворный,
По временам, пожалуй, шут.

Я старею… я старею…[15]

Засучу-ка брюки поскорее.

Зачешу ли плешь? Скушаю ли грушу?

Я в белых брюках выйду к морю, я не трушу.
Я слышал, как русалки пели, теша собственную душу.
Их пенье не предназначалось мне.

Я видел, как русалки мчались в море

И космы волн хотели расчесать,
А черно-белый ветер гнал их вспять.

Мы грезили в русалочьей стране[16]

,И, голоса людские слыша, стонем,
И к жизни пробуждаемся, и тонем.