Запах грядущей войны

«– …С чего началась Крымская? Извольте. Предыстория. Первого июня тысяча восемьсот сорок четвертого года. Лондон. Император Всероссийский Николай Первый пребывает там с визитом, и вот уже тогдашний британский премьер Роберт Пиль в беседе с ним тет-а-тет слышит следующее: «Турция умирает. Она должна умереть, и она умрет. Это будет моментом критическим. Я предвижу, что мне придется заставить маршировать мои армии». Пиль в смятении, Пиль просит Николая отойти подальше от окон, ведь на улице могут услышать посторонние. Николай от окон, конечно, отошел, но вот от своих слов ни на йоту не отступил: «Если оттоманский престол падет не по собственной вине, я никогда не допущу, чтобы Константинополь оказался в руках Британии или Франции». Что это? Вызов британскому империализму? Вполне. Премьер и император жмут друг другу руки, договариваются, что в случае распада Турции Британия и Россия совместно обсудят ее раздел, но документы и прочие сопутствующие бумаги не подписаны. Государь верил в джентльменское соглашение. И напрасно. Едва отплыл он из Лондона, а бритые уже шхуну с несколькими пудами пороха на борту приготовили – подарок на Кавказ для немирных горцев.

А меж тем в воздухе витает, витает, витает вечное наше стремление завладеть Проливами и навсегда решить пресловутый восточный вопрос.

– Зачем они нам вообще были нужны?

– Тут кроме мнения Николая о предстоящей и скорейшей кончине «больного человека Европы»[60] добавилось еще две причины.

Для начала экономика. К тридцатым годам девятнадцатого века мы вывозили через Балтику и Белое море почти два миллиона четвертей зерна, а через Азовское и Черное моря всего восемьсот шестьдесят восемь тысяч четвертей. Это примерно тридцать процентов от всего экспорта. Двадцать лет прошло с той поры, и цифры поменялись кардинально. Только с пятьдесят первого по пятьдесят третий годы наш экспорт зерна через Черное море приблизился к отметке почти в пять миллионов – это шестьдесят четыре с половиной процентов всего российского экспорта. Сам понимаешь, какую важность при такой торговой специфике для нас приобретают Проливы.

Ну и кроме всего мною вышесказанного прибавь военную выгоду. Допустим, Черное море полностью станет нашим внутренним по типу Каспийского. Как и Проливы. Об этом, кстати, еще в ноябре сорок девятого Николаю писал и сын Константин…»[61]

Дальше Гришка вскочил и, порывшись в своих бумагах, извлек три листа с печатным текстом. Даже сейчас помню отдельные абзацы:

«В случае войны с Оттоманскою Портою есть средство окончить кампанию в кратчайшее время с меньшим кровопролитием, это есть атака и взятие Константинополя с моря. Это предприятие опасное, трудное, но которое при наших средствах не должно и не может не удастся. Можно при этом потерять корабля три-четыре, много крови прольется в короткое время, но все-таки не столько, как в сухопутной двухлетней или даже годовой кампании, в которой войско более страдает от трудностей пути, лихорадок и чумы, чем от самого неприятеля…

Передовым предполагаю поставить один из ста пушечных кораблей, потому что они более других могут вынести, и при том их залпы действительны и облегчат работу остальным. Пароходы должны держаться так, чтобы всегда быть готовыми подать помощь обитому кораблю…

С ранним утром флот отправится под всеми возможными парусами напролом. При приближении его откроют пальбу три первые батареи европейской и азиатский Фанараки и Папас-Бурну…»

Не менее жарко Гришка рассуждал и об итогах Крымской:

«– …О том, кто кого победил, споров много. Часто слышу, что для нас закончилось все не очень хорошо из-за общей обстановки. Сражалась, мол, Россия практически одна со всем миром – вот и не смогла победить. С этим утверждением трудно не согласиться. Тут против нас действительно выступала целая свора. И извечные враги британцы, полностью подмявшие под себя Турцию[62], а заодно всеми силами пытающиеся выдавить нас с Кавказа и Черного моря. И Франция с ее обиженным новоявленным императором, до истерии стремящимся к реваншу за грозу двенадцатого года[63]. И корысти ради влезшая в эту союзническую упряжку Сардиния[64]. И всевозможные сочувствующие: Австрия, Пруссия, Шведско-норвежский тандем[65]. Только я скажу так: когда в ход идет чистая математика, любые комбинации бессильны.

– То есть?

– У нас в большинстве своем гладкостволки, бьющие на триста шагов, у них – много нарезных штуцеров с дальностью стрельбы в тысячу двести шагов. Троекратное превосходство. Наши солдаты сильны в штыковой и рукопашном бою, но кто сказал, что союзникам обязательно нужно подходить так близко к русским позициям? Достаточно подойти до нужной дистанции, и можно спокойно отстреливаться, не боясь быть убитым русской пулей. Та просто не долетит до цели. А мы в это время мучайся с гладкостволами и их адаптацией под французские пули[66].