Запах снега

–А я хочу! – громко ответила Надежда, – Гришка сиротой останется, а мне тебя бегать по лавиноопасным склонам искать?!

– Прости, – Лика утирала слезы, – прости.

– Знаешь, – смягчилась Надежда, – в тебе что-то есть. Какая-то чуйка звериная. – Она подняла глаза и улыбнулась. – И если ты этой чуйкой свою судьбу чуешь – то иди до конца. Ты влечешь его, но он боится тебя, как огня. Вернее, не тебя, а самого себя боится. И еще вот что пойми. На человека всегда все разом наваливается – и последний поход, и последняя любовь, и единственная смерть. И все мы здесь повязаны. Пойми это, перестань быть ребенком.

– Что мне делать?

– Графа слушать. Выполнять.

– Ты сожгла последние дрова. Почему?

– Граф велел.

– Ты не думаешь, что это зря?

– Я не думаю, – сурово ответила Надежда и полезла в спальник. Лика последовала за ней.

…Едва высунув голову в тубус, Бессонов увидел, как, прижатый к земле облаками, догорает закат. Палатка осела сантиметров на тридцать, грани провисли. Граф заменил в оттяжках свои лыжи на Личкины, встегнул крепления и пошел по Личкиной лыжне. Стремительно холодало. Ветра почти не было. С неба падали редкие, правильной формы снежинки.

Граф шел и смотрел на перевал. Постепенно набиравший крутизну склон упирался в скальную пилу, будто очерченную мягким черным грифелем на фоне кисельно-красного неба. «Эх, щас бы махнуть наверх, найти проход, покуда все так хорошо видно! Да нельзя. Хоть и подморозило, склон еще дышит. Куда идти? Куда, и главное – когда? Мы в ловушке. В огромной снежной ловушке… Я должен принять решение. Я должен принять правильное решение».

Он шел и шел, и вдруг… За спиной будто выросли крылья. Может, и не самое правильное, но решение пришло само собой. Тяжесть навалившихся событий, драмы, непогоды сама откатилась назад. Он с удовольствием потянулся, расправил плечи, постоял немного, дыша синевой, и пошел в лагерь. Всю дорогу обратно он представлял себе обнаженную Лику на красных простынях. Он ни разу не видел ее голой, но, словно слепой, знал каждый кусочек, каждый изгиб ее тела.

В палатке стояла темнота и тишина, когда из тубуса ее осветил фонарик Графа.

– Девчат! – крикнул он веселым голосом подвыпившего физрука.

– Граф, ты че? – Надежда приподняла голову, – НЗ выжрал?

– Нет, Надюх, – отозвался Граф, – НЗ выжрем вместе. Хочу с вами посоветоваться.

– Кажется, снег перестал, – зевая, сказала Надежда.

– Кажется, – отозвался Граф, садясь возле Лики. – Кажется, завтра будет окно. И я предлагаю его использовать.

– Мы угробимся, – твердо сказала Надежда.

– Другого окна может не быть.

– Твоя жена без тебя детей вытянет, а мой Гришка угодит в детдом.

– Если у тебя так все плохо, – глядя в сторону, сказал Граф, – то зачем ты вообще в поход пошла? – он повернулся к ней лицом, – негде больше развлечься?

– Окей, Граф. Какой план?

– Мне бы хотелось знать мнение третьего члена экипажа.

– Меня? – Лика откинула с лица мокрый конденсатник, – с каких это пор?

– Надь, – Граф устало тронул Надюху за локоть, – давай съедим ужин и выпьем НЗ. А завтра хуйнем перевал.

И, не дожидаясь ответа, полез в рюкзак.

– Хорошо, – медленно кивнула Надежда. – Съедим ужин, выпьем спирт, пройдем перевал. А дальше как?

– Дальше, – глядя на нее через плечо, ответил Граф, – на колбасе и адреналине.

XXIX

Едва был допит последний спирт, съеден ужин и объявлен отбой, Граф полез в спальник. Сразу, без всякого стеснения, звонко расстегнул молнию Личкиной флиски, запустил остывшие руки ей под термобелье, нащупал ребра и грудь. Все. Это днище. В этой жуткой, беспросветной мгле он находил в ней единственное спасение.

– Послушай, – сказала Лика вкрадчиво, – я правда видела тигра.

– Я – твой тигр, – ответил Граф, прокладывая руками неизведанные маршруты по ее телу.

Лика дотронулась рукой до его щеки, поцеловала мягко в шею и прошептала:

– Давай спать, завтра выход в четыре.

– Не могу, – Граф вдруг остановился, неуемные пальцы замерли, мягко сжав натертые поясником рюкзака костяшки ее бедер, – не дает спать мое прошлое. Уже лет пятнадцать, как я почти не сплю.

Мука в его голосе была для нее почти осязаема.

– Расскажи мне, – тихо предложила Лика.

Какое-то время Бессонов колебался, но потом положил свой локоть ей под голову, придвинул ее ухо к себе и заговорил.

– Это было пятнадцать лет тому назад. Мне было двадцать пять, как тебе. Я был такой же, как ты, дурак и максималист. Считал, что нет ничего важнее вершины. Что человек только для этого и нужен – восходить на горы. И у меня, собственно, было все, чтобы реализоваться: силы, здоровье, друзья, моя команда, и наставник, которому я доверял больше, чем самому себе.

– Томилин?

– Да, Томилин.

– Мне он не понравился.

– Слишком строг?

– Скорее наоборот, – усмехнулась Личка, – слишком вольно себя вел.

Граф сделал вид, что не понял. Пауза.

– Томилин очень много для меня сделал. Фактически, был мне вместо отца, которого мне недоставало всю жизнь.

– У тебя не было отца?

– Был, – вздохнул Граф, – но был сугубо отрицательным примером. Добрый, мягкий… Но без убеждений.

– Может, они просто не совпадали с твоими?