Запах снега

– Нет. Просто у него было два дела – завод и бильярд. И он считал, что это нормально.

Палатку плотно обволакивала тишина, нарушаемая лишь Надюхиным похрапыванием. Лика уже почти начала засыпать, но внезапно Граф заговорил снова.

– Это был очень тяжелый поход. Если бы не происшествие, мы выиграли бы все чемпионаты.

– Я знаю про тот случай, – выходя из зоны сна, заметила Лика.

– Знают все. Но я смог сберечь одну тайну, и не знаю, зачем тебе сейчас говорю.

– Ты можешь не говорить. Мне не нужны лишние тайны, – Лика гладила его пальцы, но он сжал ее ладонь и продолжал:

– Он был старше меня на двадцать лет. В таком возрасте мало кто уже ходит в сложные походы. Но он не мог жить без Памира, без больших гор. Он был из тех, кто мечтает умереть один среди снегов, а не в окружении детей и внуков.

– Беляев сам был как скала. Я, когда увидела его на фото в клубе, подумала: «неужели такие бывают?».

– Бывают, но редко. Не знаю, почему он выбрал меня, но я единственный знал, что у него диабет второй степени. Беляев молодец, поступил крайне порядочно, сказал мне об этом еще за месяц до похода. У меня было время и подумать, и принять решение, и рассказать об этом Томилину… Но я не стал этого делать. Я знал, что Томилин его не возьмет, а право взойти на вершину должно быть у каждого.

– Как, впрочем, и право там умереть.

– Я уже много лет в этом не уверен. Ты, наверное, знаешь, что он умер не от диабета, а от острой сердечной недостаточности. Для той высоты это, в общем, норма. То есть, от ОСН, как и от отека легких, на высоте гибнут часто. Но диабет увеличил риск. Его накрыло всем и сразу. В ту ночь мы диагностировали у него и инфаркт, и отек легких. Все это, как выяснилось позже, было вызвано гипогликемией, падением уровня сахара.

– Ты так и не сказал, что у него диабет? – почти воскликнула, отстранившись, Лика.

– Нет, нет. Конечно, я сразу сказал, что у него диабет. Мы вкололи инсулин, но было уже поздно. Надо было срочно спускать. Но была ночь, мы уже поставили лагерь.

– А погода?

– И погода не очень. Не так, чтобы прям ураган, но сильный ветер. На высоте это всегда обморожения. Я думаю, дядя Том понимал, что, в первую очередь, обморожения грозят недвижимому Косте, и это тоже повлияло на его решение…

– Я думаю, принятое решение было правильным.

– Теперь все мы знаем, что нет.

– Постой… Понятно, спусти вы его ночью, его шансы на выживание бы увеличились. Но он мог умереть и по дороге. И вы могли сорваться, обморозиться.

– Могли. Но могли и спасти. Ни этого «могли», ни своего молчания, я себе не прощу. Как ни крути, если быть честным с самим собой, я виноват дважды. Я виновен в его смерти. Больше всех. Да и какая разница, – он стукнул по шмотнику так, что Надежда заворочалась, – больше или меньше. Виновен – и все.

Личка вздохнула.

– Капец же был тогда с вами?

– Да. И Андраш. И все поддержали тогда Томилина. Капец сказал: «пойдем вниз – угробим еще кого-нибудь», и с ним трудно было не согласиться. Никто не хотел рисковать. Это единственный раз, когда я был не согласен с Томилиным.

– Но все-таки, – Лика приподнялась на локтях и посмотрела на Графа, – почему ты был не согласен?

Граф смотрел вверх. Белки его глаз светились в темноте. Теперь он говорил спокойно, тихо и медленно, и лицо его казалось непроницаемым.

– Во-первых, я чувствовал свою вину. Во-вторых, я знал… Тогда я просто знал, что он умрет. Но я не мог спустить его один. Там был склон, потом закрытый ледник. Нужен был вертак, и он готов был сесть на 4500, не выше. А мы были выше шести. Если бы мы начали спускать его ночью, то на спуск ушли бы сутки. Сутки непрерывной работы. А может и больше.

– Да, решение Томилина понятно.

– Все понятно, – Граф резко повернулся к Лике, но тут же опомнился и заговорил тише, мягче. – Непонятно, почему я до сих пор вижу сны, как кто-то умирает рядом со мной.

– Это потому ты так цепляешься за меня, за живую?

– Да, ты живая… – Граф ладонями прошелся по ее ребрам и, сжав их пальцами, еле пряча восторг, прошептал, – ты такая живая…

XXX

На немолодом уже теле земли, на пару пальцев выше экватора и на палец ниже полюса, везде разлилась весна. Посреди весны, вся в снегу, росла, высилась и ходила ходуном, встревоженная весной, тайга. В ее восточной части, там, где необъятная Россия, наконец, соприкасалась губами с Тихим океаном и захлебывалась, когда океан подходил слишком близко, посреди Хабаровского края, высился Баджальский хребет. На самом севере от него отходил безымянный отрог, упиравшийся в такой же безымянный, поскольку никем еще не пройденный горный цирк, чьи белоснежные вершины, словно зубы негритянки, неистово светились в темноте. В восточной части цирка, прямо под склоном стояла шатровая палатка. Было ясно, но ветрено. Палатка ходила ходуном, но держалась молодцом.

Внутри Надежда, Лика и Граф занимались привычным делом – собирали раскиданные по палатке шмотки и паковали их в рюкзаки. После ухода половины группы с Капцом, шатер казался огромным плацдармом.

– Как же жрать-то охота. Вернемся – поведу всю семью в ресторан! – затягивая тубус, провозгласил Граф.