Запахи чужих домов

— Я видела, как бабушка давала твоему отцу письма, — сказала я Дамплинг. При других обстоятельствах мне было бы неловко вот так запросто говорить о моей семье, но тогда я была в отчаянии, и всего за несколько улиц от нас уже был слышен звук приближающегося автобуса. От скрежета двигателя и визга тормозов у меня по спине пробежал холодок; я будто услышала зов из будущего, в которое еще не была готова отправиться.

Дамплинг, кажется, не удивилась моим словам. И отрицать, что ее отец как-то связан с моей семьей, она тоже не стала. Знает ли она что-то о моих родителях? Рассказывал ли ей отец что-то, чего мне никогда не рассказывала бабушка? Или она, как и я, воссоздавала историю у себя в голове, глядя, как ее отец каждые две недели заходил к нам, будто для того, чтобы по-соседски принести нам то филе лосося, то вяленой оленины.

Бабушка улыбалась ему и во всеуслышание восхищалась его щедростью. Затем она украдкой передавала ему хрустящий белый конверт, на котором убористым почерком был выведен адрес — слишком мелко, чтобы разглядеть издалека. Отец Дамплинг засовывал конверт в карман своей жилетки от Carhartt и почтительно прощался с бабушкой. Через какое-то время я стала подозревать, что в конвертах были послания для мамы, потому что больше бабушке писать было некому. По лицу Дамплинг я видела, что мои догадки, вероятно, верны.

— Как думаешь, твой отец сможет передать записку от меня? — спросила я ее.

— Я могу у него узнать, — ответила Дамплинг, пожав плечами. Но по ее взгляду я поняла: она знает, что выполнить эту просьбу не так-то просто.

— Руфь, с твоей мамой не все в порядке. Не думаю, что она бросила бы вас с Лилией, будь у нее выбор.

— Это тебе отец сказал?

Она молча кивнула, но не посмотрела мне в глаза. Никто добровольно не станет признавать, что обсуждал другого человека за его спиной; так поступать нехорошо.

Когда подъехал автобус, я отдала Дамплинг голубую записку и зашла в салон.

— Пока, Руфь, — Дамплинг произнесла эти слова очень мягким голосом. Они, словно крошечные птички, взлетели вслед за мной по ступенькам.

В придорожном кафе неподалеку от канадской границы я в одиночестве встретила свое семнадцатилетие. На завязанные в носовой платок деньги, которые бабушка дала мне на крайний случай, я в качестве именинного торта купила себе яблочный пирог. Ребенку пирог, кажется, понравился, во всяком случае, он проснулся и следующие несколько часов усиленно барабанил по мне изнутри. Думаю, свой день рождения я провела не в одиночестве.

Теперь мысли о Дамплинг затмевают мое беспокойство по поводу надвигающихся родов. Я устала постоянно думать о себе, но сил волноваться за нее у меня тоже нет.

Чтобы отвлечься, я спрашиваю, могу ли я еще чем-то помочь на кухне. Я до сих пор ужасно боюсь сестру Агнес, но я поняла, что она похожа на брехливую собаку: лает, но не кусает. Она говорит мне, что сегодня настоятельница принимает кого-то за закрытыми дверями и нам нужно испечь сконы[30] и разлить чай в красивые чашки.

Я выхожу на улицу, чтобы сорвать немного ежевики для сконов — кусты ломятся от ягод, и я срываю их, пока, поглядывая на реку, прохожу через рощу. Иногда мне кажется, что Хэнк, который был здесь, — плод моего воображения, вот только на конце моей косички уже не увидишь красной ленточки.

Я глубоко погружаюсь в собственные мысли, но тут на парковку у монастыря заезжает «гремлин» цвета лайма, и я понимаю, что опять замечталась. Это, должно быть, гости настоятельницы, и сестра Агнес уже, наверное, злится, что я так долго несу ежевику.

Когда я дохожу до конца рощи, из машины вылезают мужчина и женщина. Он высокий и, будто дровосек, одет в клетчатую рубашку. У его спутницы огненно-рыжие волосы, на ней легкое платье и персиковая кофта, которая не слишком подходит к ее волосам. Кажется, они милая пара. У женщины в руках букетик колокольчиков в стеклянной бутылке. Я снова думаю о Хэнке и не могу не улыбнуться. Вот еще одно доказательство, что он здесь был. (Выдумать подробности его эффектного появления я бы не смогла.)

Последние несколько недель поток таких посетителей не иссякает, и сестра Агнес нагружает меня работой всякий раз, когда они приезжают. Прятать меня и мой живот становится все труднее с каждым днем.

Я проскальзываю в кухню через заднюю дверь, где меня дожидается сестра Агнес.

— Что ты там так долго делала? Ждала, пока ягоды созреют? — рявкает она.

Сестра Бернадетта кладет на поднос белое полотенце для рук и расставляет три фарфоровые чашки с блюдцами, на которых наляпаны ярко-красные цветы; она подмигивает мне за спиной сестры Агнес.

— Мне отнести поднос? — спрашиваю я, и улыбка тут же сползает с лица сестры Бернадетты.

— Ох, нет, голубушка, не надо. Я сама, — отвечает она.

— Тебе все равно надо пойти развесить полотенца на веревку, — говорит сестра Агнес.

— Но ведь вчера вы сказали, что пора начинать вешать белье под крышей, в сушильне.

— Ну, то было вчера, — огрызается она.