Запахи приносятся неожиданно

– Животное, – взвился Володька оттого, что Анька оттоптала ему ноги. Но и ногам Андрюхи досталось не меньше. Однако парни крепче стиснули ее.

– С собачьего мяса стекает кровь! – басовито разнеслось из толпы. – Собачья кровь хорошо пахнет! – орава загудела на одной ноте, шаг за шагом сжимая кольцо. Стволы закачались на уровне глаз, а пруты и колья поднялись над головами.

Стремительно приближалась минута развязки. Приятелей обдавало холодным потом, ватой наполнились суставы. Плотнее сбились в кучу. Вытолкнули Аньку перед собой. Володька ткнул ее под ребра:

– Заставь их уносить отсюда ноги! – с угрозой произнес ей в затылок. – Тогда поверю, что не ты подставила нас.

– Наплевать мне на твое доверие, – задохнулась от хрипа Анька, крутнулась и завизжала, обращая на себя внимание горожан. – Философ сказал: темная ночь пробуждает к жизни, потому что нет света, когда его нет!

Толпа приостановилась и на короткое время замерла, как бы принюхиваясь к запаху, исходящему от Аньки, и этот запах толпе явно не понравился, орава заурчала, после чего из ее чрева раздался все тот же громовой басовитый голос:

– Философ прав всегда! Ночь приходит, когда все оживает, и все оживает, когда приходит ночь. Мудрость Философа виднее в ночи. Нет жизни, когда жизни нет. Ночью не нужен свет, ночью он вреден. Ночь без света преумножает мудрость Философа. Ночью запах крови манит сильнее.

– Собачья кровь всегда черна, – напористо выдала Анька. – Когда потухнет фонарь, тогда наступит все! Когда наступит все, тогда все будет для всех, и всем будет хватать всего!

– Мечу нужна кровь собак! – взорвался тот же голос, и этот взрыв ничего хорошего не предвещал. – Меч возвратится в ночь! Мечу необходима мудрость Философа!

Надрывный голос горожанина явно угрожал. Выкрикивая слова, горожанин нелепо топтался, будто приплясывал. Приподнимался на пальцах и шнырял горящими волчьими глазами поверх людей. Затем опускался на пятки и приседал. Люди не поняли смысла сказанного, повели глазами по лезвию меча в крепких руках Малкина, сверкающему в наэлектризованном вечернем воздухе. Лезвие чистое, ни единой капли крови. Трава тысячами штыков вытянулась к небу, верхушки качались, звенели металлом. Звенящий воздух давил на ушные перепонки, принося издалека, из глубин безоблачного неба, раскатный шум надвигающегося разрыва молнии. Ладони Малкина спаялись с рукоятью меча.

– Сосуд пустой, сосуд пустой! В нем нет того, чего нет! – пискляво, но отчаянно выкрикнула Анька, по-звериному закружилась, откинув накидку и обнажая налитую грудь и живот, выгнула спину, как перед прыжком, осклабилась и зарычала по-волчьи.

– Пуля умна! – дикий гул толпы заглушил Аньку, и ближайшая вскинутая винтовка изрыгнула первую огненную порцию.

Следом полыхнули еще несколько огненных отрыжек. Люди вздрогнули от грохота, не сразу поняли, что все сгустки огня направлены в грудь Аньке. Когда та, изрешеченная, опрокинулась на землю, они увидели в траве окровавленное месиво. Катюха кинулась к ней, склонилась. Глаза Аньки померкли, из горла выпал последний булькающий выдох.

– Дикари! – задрожала Катюха вскакивая. – За что? Она же ваша! Такая же, как вы! Вы не просто дикари, вы звери, вы волки!