Запасной

  Через двадцать минут мы пришли в Вестминстерское аббатство. Сели на длинную скамью. Похороны начались с чтений и надгробных речей, а завершились выступлением Элтона Джона. Он поднялся медленно и чопорно, словно один из великих королей, много столетий покоившийся под плитами аббатства, вдруг вернулся к жизни. Элтон Джон вышел вперед и сел за рояль. Есть ли в мире человек, не знающий, что Элтон Джон пел песню «Свеча на ветру», вариант, который он написал специально для мамы? Не могу сказать точно, откуда музыка, звучащая в моей голове - из этого мгновения или из клипов, которые я видел потом. Возможно, это - фрагменты непрекращающихся кошмаров. Но у меня действительно есть одно отчетливое неоспоримое воспоминание: песня заканчивается, я чувствую резь в глазах, почти льются слёзы. Почти.

  Под конец службы пришел дядя Чарли, он использовал отведенное ему время для взрыва, он решил обвинить всех - семью, нацию, прессу - в преследованиях мамы, которые привели к ее смерти. Можно было почувствовать, как аббатство и народ за его стенами содрогнулись от взрыва. Правда ранит. Потом вперед вышли восемь уэльских гвардейцев, они подняли огромный покрытый свинцом гроб, теперь накрытый королевским знаменем - немыслимое нарушение протокола. (Кроме того, они уступили давлению и приспустили флаг - конечно, не Королевский штандарт, но все-таки - национальный флаг, это было беспрецедентным компромиссом). Королевский штандарт закрепили за членами королевской семьи, мне сказали, что мама к таковым уже не относилась. Означал ли приспущенный флаг, что маму простили? Бабушка? Вероятно. Но эти вопросы я не мог даже сформулировать, не то что задать их кому-то из взрослых, а гроб медленно вынесли и погрузили на черный катафалк. После долгого ожидания катафалк тронулся и размеренно покатился по Лондону, со всех сторон волновалась самая огромная толпа из всех, которые видел этот неподвластный времени город - людей собралось вдвое больше, чем на праздновании окончания Второй мировой войны. Катафалк проехал мимо Букингемского дворца, по Парк-Лейн, к городским окраинам, проехал по Финчли-Роуд, потом - Хэндон-Уэй, по эстакаде Брент-Кросс, потом пересек Северную кольцевую дорогу, проехал по М1 до перекрестка 15а и на север в Харлстон, где проехал в железные ворота поместья дяди Чарли.

  Олторп.

  Мы с Уиллом видели большую часть этой поездки по телевизору. Мы уже были в Олторпе. Нас привезли заранее, хотя оказалось, что торопиться не было необходимости. В добавок к тому, что катафалк поехал длинным окольным путем, его несколько раз останавливали люди, которые клали на него цветы, вентили забивались и мотор перегревался. Водителю приходилось останавливаться на обочине, чтобы телохранитель мог выйти и убрать цветы с ветрового стекла. Телохранителя звали Грэм. Мы с Уиллом очень его любили. Всегда называли его Крекером в честь «Крекеров Грэма». Нам это казалось уморительно смешным.

  Когда катафалк наконец добрался в Олторп, гроб снова сняли и перенесли через пруд по зеленому металлическому мосту, наскоро сооруженному военными инженерами, на маленький островок, а там его поставили на помост. Мы с Уиллом перешли на остров по этому же мосту. Сообщалось, что мамины руки были сложены на груди, а между ними положили нашу с Уиллом фотографию, вероятно, мы были двумя единственными мужчинами в этом мире, которые когда-либо ее любили. Уж точно любили ее больше всего. Вечность мы будем улыбаться ей в темноте - вероятно, я представил это, когда флаг приспустили и гроб опустили на дно ямы, и это окончательно меня сломало. Я задрожал, опустил голову и неудержимо зарыдал, закрыв лицо руками.

  Мне было стыдно из-за того, что я нарушил этические нормы семьи, но я больше не мог сдерживать слёзы.

  Всё в порядке, убеждал я себя, всё в порядке. Вокруг нет никаких фотокамер.

  Кроме того, я плакал не потому, что думал, что моя мама - в этой яме. Или в этом гробу. Я пообещал себе, что никогда в это не поверю, кто бы что ни говорил.

  Нет, я плакал от самой идеи.

  Я думал о том, какая была бы невыносимая трагедия, если бы это оказалось правдой.

  7.

  Потом всё пошло своим чередом.

  Семья вернулась к работе, а я вернулся в школу, так же, как после каждых школьных каникул.

  Все весело говорили, что я вернулся к нормальной жизни.

  Конечно, с пассажирского сидения папиного «астон-мартина» с откидной крышей всё выглядело, как обычно. Школа Ладгроув в уютной глубинке изумрудного Беркшира выглядела, как обычно, так же, как и сельская церковь. (Если подумать, школьный девиз был цитатой из Экклезиаста: «Всё, что готова рука твоя делать - в меру сил твоих делай»). Кроме того, не каждая сельская церковь может похвастаться двумя сотнями акров лесных насаждений и лугов, спортивных площадок и теннисных кортов, научных лабораторий и церквей. И богатой библиотекой.

  Если бы вам захотелось меня найти в сентябре 1997-го года, библиотека была бы последним местом, где меня следовало искать. Лучше было бы прочесать лес. Или поискать на спортивной площадке. Я старался всё время находиться в движении, чем-то себя занять.