Запасной

  Мы вбежали в домик. Теплая кухня! Старинный камин! Я сел возле каминной решетки с протертыми жалюзи и вдохнул аромат, источаемый огромной пирамидой дров японской березы, стоявшей рядом. Не знаю, существует ли в мире аромат более пьянящий или притягательный, чем аромат японской березы, просто не представляю, что это могло бы быть. Дедушка, приехавший сюда на полчаса раньше нас, уже устанавливал гриль на заднем дворе домика. Он стоял в густом облаке дыма, из его глаз лились слёзы. На голове у него была кепка, которую он то и дело снимал, чтобы вытереть пот со лба или отогнать муху. Когда филе из оленины зашипело, он перевернул мясо огромными щипцами, а потом положил вокруг филе камберлендские сосиски. Обычно я просил дедушку сварить кастрюлю блюда, удававшегося ему лучше всего - спагетти «болоньезе». Сегодня почему-то я его об этом не попросил.

  Бабушке лучше всего удавалась заправка для салата. Она заправляла большую порцию. Потом зажигала свечи на длинном столе, мы садились на деревянные стулья со скрипучими соломенными сидениями. Часто на таких ужинах у нас бывал гость - какой-нибудь знаменитый или выдающийся человек. Много раз я обсуждал температуру мяса или вечернюю прохладу с премьер-министром или епископом. Но сегодня мы ужинали в кругу семьи.

  Приехала прабабушка. Я вскочил и предложил ей руку. Я всегда предлагал ей руку - папа вдолбил мне это в голову - но сегодня видел, что пра-ба действительно нуждается в помощи. Она только что отпраздновала 101-й день рождения и выглядела слабой.

  Но по-прежнему аккуратной. Она была в голубом, насколько я помню, вся в голубом. Голубой кардиган, голубая клетчатая юбка, голубая шляпа. Голубой был ее любимым цветом.

  Она попросила мартини. Несколько мгновений спустя кто-то вручил ей ледяной стакан джина. Я смотрел, как она сделала глоток, умело избегая плавающего сверху лимона, и вдруг решил к ней присоединиться. Я никогда раньше не пил коктейли в присутствии родственников, так что это должно было стать важным событием. Своеобразным бунтом.

  Как оказалось, бунт прошел впустую. Всем было всё равно. Никто не заметил. Никто, кроме пра-ба. Она на мгновение встрепенулась, увидев, как я изображаю взрослого с джин-тоником в руке.

  Я сел рядом с ней. Наш разговор начался как обмен добродушными шутками, а потом постепенно перерос в нечто более глубокое. Возникла связь. Пра-ба действительно говорила со мной в тот вечер, действительно слушала. Я просто поверить в это не мог. Спрашивал себя, что способствовало ее откровенности. Неужели джин? Неужели те четыре дюйма, на которые я вырос с прошлого лета? При шести футах роста теперь я был одним из самых высоких членов семьи. Пра-ба усыхала, и рядом с ней я был очень высоким. Жаль, что я точно не помню, о чем мы говорили. Жалею, что не задавал ей больше вопросов и не записывал ее ответы. Она была Военной Королевой. Она жила в Букингемском дворце, когда с неба сыпались гитлеровские бомбы. (Девять прямых попаданий во дворец). Она была красноречива, как Черчилль. Всем были известны ее знаменитые слова о том, что, как бы ни были плохи дела, она никогда не покинет Англию, и люди любили ее за это. Я любил ее за это. Я любил свою страну, и меня поразило ее великолепное решение объявить о том, что она никогда страну не покинет.

  Конечно, она была печально известна другими своими высказываниями. Она была выходцем из другой эпохи, будучи королевой, она, по мнению некоторых, вела себя неподобающе. Я ничего такого не замечал. Она была моей пра-ба. Она родилась за три года до изобретения самолета, но играла на бонго на своем сотом дне рождения. Сейчас она взяла меня за руку, словно я был рыцарем, вернувшимся домой с войны, в тот вечер она говорила со мной с любовью и юмором, в ту волшебную ночь, с уважением.

  Жаль, что я не расспросил ее о муже, короле Георге VI, который умер молодым. Или о девере, короле Эдуарде VIII, который, по-видимому, был ей отвратителен. Он отказался от короны ради любви. Пра-ба верила в любовь, но ничто не могло быть превыше короны. И, по слухам, она презирала избранницу Эдуарда.

  Жаль, что я не расспросил ее о далеких предках из Глэмиса, вотчины Макбета.

  Она так много видела, так много знала, у нее столь многому можно было поучиться, но я был еще незрел, несмотря на скачок роста, или мне не хватило храбрости, несмотря на джин.

  Но все-таки мне удалось ее рассмешить. Обычно это была папина прерогатива - он умел воздействовать на чувство юмора пра-ба. Он любил ее столь сильно, как только мог бы любить кого-то в этом мире, а может быть, и еще сильней. Помню, он несколько раз оглядывался и был доволен тем, что мне удалось рассмешить самого дорогого для него человека.