Запасной

  Я рассказал пра-ба о Али Г, персонаже Саши Барона Коэна. Научил ее говорить: «В яблочко!», показал, как щелкать пальцами так же, как Саша. Она не могла понять, просто не представляла, о чем речь, но так веселилась, пытаясь щелкнуть пальцами и произнося слова. Каждый раз, произнося: «В яблочко!», она взвизгивала, и все улыбались. Это щекотало мне нервы, волновало меня. Благодаря этому я ощущал себя... частью целого.

  Это была моя семья, в которой я, хотя бы на один вечер, играл заметную роль.

  И на этот раз это была не роль Хулигана.

  30.

  Несколько недель спустя, вернувшись в Итон, я прошел через голубые двери, почти столь же голубые, как один из килтов пра-ба. Я подумал, что ей бы эти двери понравились.

  Это были двери телевизионной комнаты, одного из моих святилищ.

  Почти каждый день, сразу после ланча, мы с друзьями шли в телевизионноую комнату посмотреть несколько серий «Соседей» или, возможно, сериал «Домой и в путь», прежде чем отправиться на спортивную площадку. Но в этот сентябрський день 2001 года в телевизионной комнате было очень много людей, и смотрели они не «Соседей».

  Они смотрели новости.

  И новости были ужасные.

  Горящие здания?

  - Что за..., где это?

  - В Нью-Йорке.

  Я пытался рассмотреть экран через спины мальчиков, столпившихся в комнате. Спросил мальчика, стоявшего справа от меня, что происходит.

  Он ответил, что на Америку напали.

  Террористы направили самолеты в башни-близнецы Нью-Йорка.

  Люди...прыгали. С верхних этажей здания высотой в пятьсот метров.

  Мальчиков собиралось всё больше, они стояли вокруг, кусали губы и ногти, дергали себя за уши. Застыв в тишине, в мальчишеском смущении мы смотрели, как единственный мир, который мы знаем, исчезает в клубах ядовитого дыма.

  - Третья мировая война, - пробормотал кто-то.

  Кто-то подпер дверь, чтобы она оставалась открытой. Поток мальчиков продолжал прибывать.

  Стояла гробовая тишина.

  Столько хаоса, столько боли.

  Что можно сделать? Что мы можем сделать?

  Что нам предстоит сделать?

  Через несколько дней мне исполнилось семнадцать.

  31.

  Часто, проснувшись утром, я говорил себе:

- Может быть, сегодня - именно тот день.

  За завтраком я говорил себе:

- Может быть, сегодня утром она вернется.

  После ланча я говорил себе:

- Может быть, она вернется сегодня днем.

  В конце концов, прошло уже четыре года. Конечно, она уже наладила свою жизнь, создала для себя новую жизнь и личность. Может быть, наконец-то, сегодня она появится, устроит пресс-конференцию, это станет потрясением для мира. Ответив на вопросы громко кричащих удивленных репортеров, она скажет в микрофон: «Уильям! Гарри! Если вы меня слышите, придите ко мне!».

  Ночью мне снились сны со множеством подробностей. По сути они были одинаковы, но сценарии и костюмы слегка разнились. Иногда она устраивали триумфальное возвращение, а иногда я просто сталкивался с ней где-то. На углу улицы. В магазине. Она всегда маскировалась - у нее был огромный белокурый парик. Или большие черные очки. Но я все равно всегда ее узнавал.

  Я подходил к ней и шептал:

- Мама, это ты?

  Прежде чем ей удавалось ответить, прежде чем мне удавалось узнать, где она была и почему не возвращалась, я внезапно просыпался.

  Я оглядывался по сторонам в убийственном разочаровании.

  Всего лишь сон. Снова.

  Но потом я говорил себе:

- Может быть, это значит, что...сегодня - именно тот день?

  Я походил на религиозного фанатика, верящего, что конец мира наступит в такой-то день. День проходил без приключений, но вера оставалась непоколебимой:

  - Должно быть, я неправильно истолковал знаки. Или календарь.

Наверное, в глубине души я знал правду. Иллюзия того, что мама прячется и собирается вернуться, никогда не была столь реальна, чтобы полностью перечеркнуть реальность. Но эта иллюзия скрывала реальность в достаточной мере для того, чтобы горе обрушилось на меня не сразу. Я еще не скорбел, не плакал (только один раз на ее могиле), не хотел признавать голые факты. Часть моего мозга знала, а другая часть была полностью изолирована, и-за несогласия между этими двумя частями мозга парламент моего сознания был разделен на два полюса, зажат со всех сторон. Именно этого я и хотел.

  Иногда я строго разговаривал с самим собой:

  - Все вокруг, кажется, верят, что мама мертва, точка, так что, может быть, тебе лучше присоединиться к мнению большинства.

  А потом я думал:

- Поверю, когда получу доказательства.

  Я думал, что при наличии надежных доказательств смогу должным образом скорбеть, оплакать маму и жить дальше.

  32.