Запасной

  Через два месяца, утром в воскресенье, накануне Рождества 2002 года. Должно быть, мне сообщили об этом по телефону, хотя я смутно помню, как держал телефонную трубку и слушал, что мне говорят. Хеннерс ехал с другом с вечеринки возле Ладгроува, они врезались в дерево. Звонок я помню смутно, а вот свою реакцию помню очень хорошо. Я отреагировал так же, как когда папа сообщил мне о маме: «Так...Хеннерс попал в аварию. Но он ведь в больнице, да? С ним всё будет в порядке?».

  Нет.

  А другой мальчик, водитель, был тяжело ранен.

  Мы с Уиллом поехали на похороны. Маленькая приходская церковь недалеко от дома, где вырос Хеннерс. Помню, как сотни людей втиснулись на скрипучие деревянные скамейки. Помню, как после молебна стоял в очереди, чтобы обнять родителей Хеннерса - Алекса и Клэр, его братьев - Томаса и Чарли.

  Кажется, пока мы ждали, я слышал, как шепотом обсуждали подробности аварии.

  - Знаете, был туман...

  - Они недалеко поехали...

  - Но куда они ехали?

  - В столь позднее время?

  - Они были на вечеринке, и музыкальный центр начал барахлить!

  - Так что они поехали за другим.

  - Нет!

  - Они поехали одолжить у друга CD-плеер.. Недалеко, понимаете...

  Поэтому не удосужились пристегнуться... Как мама.

  И в отличие от маминой аварии эту нельзя было принять за исчезновение. Это была смерть, без вариантов.

  Кроме того, в отличие от мамы, Хеннерс ехал не очень быстро.

  Потому что его не преследовали.

  Все говорили, максимум двадцать миль в час.

  Но всё равно машина врезалась прямо в старое дерево.

  Кто-то объяснил, что старые деревья намного тяжелее, чем молодые.

  39.

  Меня не отпускали из Итона, пока я не сыграю в спектакле. Так и сказали: я должен сыграть в одной из этих их напыщенных драм, только тогда они проштампуют мой билет и выпустят меня в джунгли внешнего мира.

  Звучит это, конечно, смешно, но к театру в Итоне относились чертовски серьезно. Ежегодно отделение драматургии осуществляло по несколько постановок, а постановка в конце учебного года была самой масштабной.

  Весной 2003 года ставили Шекспира - «Много шума из ничего».

  Мне дали роль Конрада. Второстепенный персонаж. Вероятно, пьяница, даже алкоголик, так что прессе подвернулся удобный случай назвать алкоголиком и меня.

  - Что это? Актера подобрали по типажу?

  Статьи говорили сами за себя.

  Преподаватель актерского мастерства в Итоне ничего не говорил мне о типаже, когда предложил эту роль. Просто сказал мне, что я - Конрад. «Повеселись в этой роли, Гарри». И я не спрашивал, каковы его мотивы. Я не спрашивал бы, каковы его мотивы, даже если бы подозревал, что он решил так надо мной приколоться, потому что я хотел выбраться из Итона, а для этого надо было сыграть в спектакле.

  Изучив пьесу, я, среди прочего, узнал, что изначально неверно так упрощать характер Конрада, сводя всё к злоупотреблению алкоголем. На самом деле он был милейшим парнем. Преданным, но безнравственным. Любил давать советы, но в основном следовал советам других. Прежде всего, он был последователем, спутником, чья основная функция, кажется, пару раз рассмешить аудиторию. Мне оказалось легко вжиться в эту роль, и на генеральной репетиции выяснилось, что у меня - скрытый талант. Оказалась, что жизнь королевского отпрыска мало чем отличается от игры на сцене. Лицедейство есть лицедейство, независимо от контекста.

  В вечер премьеры отец сидел в центре зала забитого под завязку театра и был счастливейшим человеком на свете. Сбылась его мечта - сын играл в пьесе Шекспира, для него это было действительно очень важно. Он хохотал, улюлюкал, аплодировал. Но почему-то - в неподходящие моменты. У отца как-то странно сбился таймер. Он молчал, когда все смеялись. Смеялся, когда все вокруг молчали. Это было не просто очень заметно - это ужасно отвлекало. Зрители думали, что папа - подсадной, что это - часть представления. «Кто это там такой, смеется, когда совсем не смешно? О, это принц Уэльский?».

  Потом, за кулисами, папа засыпал меня комплиментами:

  - Ты играл прекрасно, мальчик мой.

  Но я не мог скрыть раздражение.

  - В чем дело, мой мальчик?

  - Папа, ты всё время смеялся не там, где надо!

  Папа был озадачен. Я тоже. Как он может не понимать, о чем речь?

  Постепенно всё разъяснилось. Однажды он сказал мне, что в моем возрасте играл в школьном спектакле по пьесе Шекспира, а дедушка пришел на спектакль и начал вести себя точно так же - смеяться в неподходящий момент. Устроил настоящее представление. Не копировал ли папа поведение своего отца? Потому что не знал, как иначе может вести себя отец? Или это было что-то из глубин подсознания, проявился какой-то рецессивный ген? Не обречено ли каждое следующее поколение неосознанно повторять грехи предыдущих? Мне хотелось об этом знать, и я мог бы спросить, но в разговоре с папой и с дедушкой нельзя было касаться таких тем. Так что я выбросил это из головы и попытался сосредоточиться на хорошем.

  Я сказал себе, что папа - здесь, и он мною гордится, а это - уже немало.

  Это больше, чем есть у многих детей.

  Я поблагодарил его за то, что он пришел, и поцеловал в обе щеки.