Запасной

  Вечером я принимал обжигающий душ, съедал гигантский ужин, потом мы с Джорджем сидели на террасе, делая самокрутки и попивая холодное пиво. Иногда мы слушали его маленький CD-плеер, из-за которого я вспоминал папин беспроводной. Или Хеннерса. Они с другом поехали одолжить другой CD-плеер... Часто мы просто сидели и смотрели вдаль. Земля была плоская, как столешница, за несколько часов до начала грозы было видно, что собираются тучи, первые паукообразные молнии вдали хлестали землю. Потом молнии приближались и становились толще, ветер носился по дому, ероша занавески. Потом комнаты наполнялись трепещущим белым светом. Из-за первых ударов грома дрожала мебель. И вот, наконец, потоп. Джордж вздыхал. Его родители вздыхали. Дождь - это трава, дождь - это жир. Дождь - это деньги.

  Если не было дождя, тоже была благодать, потому что после бури ясное небо было усыпано звездами. Я показывал Джорджу звезды, которые показывали мне проводники в Ботсване.

  - Видишь вон ту яркую рядом с луной? Это Венера. А вон там - Скорпион, лучше всего он виден в южном полушарии. А там - Плеяды. А вон там - Сириус, самая яркая звезда на небе. А вон там - Орион, охотник, да? Охотники, дичь...

  - Что такое, Гарри?

  - Ничего, дружище.

  В звездах меня завораживало то, что все они были очень далеко. Свет, который мы видим, появился тысячи лет назад. То есть, глядя на звезду, мы смотрим на прошлое, на те времена, когда тех, кого мы знаем и любим, еще не было на свете.

  Они еще не умерли.

  И не исчезли.

  Спать мы с Джорджем ложились примерно в полдевятого. Часто мы так уставали, что даже не снимали одежду. Я больше не боялся темноты, я ее жаждал. Спал, как убитый, просыпался, как новорожденный. Больной, но готовый к работе.

  Выходных не было. От бесконечной работы, бесконечной жары и бесконечных коров я чувствовал, что испаряюсь, каждый день становлюсь легче на килограмм, мой словарный запас уменьшался на несколько десятков слов ежедневно. Даже мой британский акцент испарился. Через шесть недель я говорил совсем не так, как папа и Уилл. Я говорил, скорее, как Джордж.

  И одеваться начал, как он. Пристрастился к неуклюжим ковбойским шляпам, как у Джорджа. Взял у него старую кожаную плеть.

  В довершение создания образа нового Гарри я получил новое имя. «Шип».

  Вот как это произошло. Мои волосы так и не отросли полностью после того, как я позволил одноклассникам в Итоне их сбрить. Одни пряди торчали, как летняя трава, другие были прилизаны, как лакированное сено. Джордж часто указывал на мою голову и говорил: «Ну и кавардак у тебя на голове!». Но по дороге в Сидней на Международный кубок регби я посетил с официальным визитом зоопарк Таронга, и меня попросили попозировать для фотографии с чем-то, что зовется ехидной. Смесь ежа и муравьеда. У ехидны твердая колючая шерсть, поэтому смотрители зоопарка прозвали ее «Шип». Джордж сказал бы, что прическа у нее - настоящий кавардак.

  Точнее, это животное было похоже на меня. И когда Джордж увидел мою фотографию с ехидной, он просто взвыл:

  - Гар, у этой штуковины такая же прическа, как у тебя!

  С тех пор он называл меня только Шипом. Потом и мои телохранители начали меня так называть. Из-за них «Шип» превратился в мое кодовое имя для радиосвязи. Некоторые даже сделали принты на футболках, которые надевали, охраняя меня: «Шип 2003».

  Вскоре мои друзья на родине узнали о моем новом прозвище и начали его использовать. Я был Шипом, когда не был Гаром, Базом, Принцем Болваном, Гарольдом, Дорогим мальчиком или Костлявым (так меня называли некоторые работники Дворца). Идентичность - всегда проблема, но у меня было полдюжины официальных имен и дюжина прозвищ, так что свою идентичность я был вынужден искать в зале со множеством зеркал.

  В основном мне было всё равно, как люди меня называют. Я думал: «Неважно, кто я, главное, что это кто-то новый, не принц Гарри». А потом приходила официальная депеша из Лондона, из Дворца, и на меня обрушивалась моя прежняя идентичность, прежняя жизнь, королевская жизнь.

  Обычно депеша приходила с ежедневной почтой, но иногда ее приносил новый телохранитель. (Охрана постоянно менялась, каждые несколько недель, чтобы телохранители могли отдохнуть и повидаться с близкими). В пакете были письма от папы, документы из офиса и отчеты по благотворительности, которой я занимался. Всё со штампом «Вниманию Его Королевского Высочества принца Генриха Уэльского».

  Однажды в пакете оказались записки дворецкого на деликатную тему. Мамин бывший дворецкий сочинил откровенные мемуары, на самом деле, ни о чем. Это было просто самооправдание одного человека, и в центр повестования он поместил себя. Когда-то моя мать называла этого дворецкого своим другом, безоговорочно ему доверяла. Мы тоже. А теперь - вот это. Он наживался на мамином исчезновении. Я был взбешен. Решил лететь домой, чтобы выступить против него. Позвонил папе и заявил, что сажусь в самолет. Уверен, это был наш с ним единственный разговор за время моего пребывания в Австралии. Он меня отговаривал, потом позвонил Уилл и тоже начал меня отговаривать.