Запасной

  Я был боек на язык, репортер хихикнул и перешел к следующему вопросу. От темы детей мы перешли к теме моего детства, а это были ворота к единственной теме, которую он или кто-либо другой на самом деле хотел со мной обсудить.

  - Вы думаете...о ней...много, что-то вроде того?

  Я опустил глаза и выдал набор несвязных слов:

  - К сожалению, это было давно, эмм, давно не для меня, а для большинства людей, много времени прошло со дня ее смерти, но материалы выходят плохие, все эти материалы, которые выходят, все эти записи...

  Я имел в виду записи, которые моя мать сделала незадолго до смерти, якобы исповедальные, их слили журналистам одновременно с публикацией мемуаров дворецкого. Через семь лет после того, как маме пришлось скрыться от преследований, ее по-прежнему преследовали и о ней клеветали - в этом просто не было никакого смысла. В 1997 году нацию охватил стыд, это был период коллективной скорби и рефлексии для всех британцев. Все согласились, что пресса - сборище чудовищ, но потребители тоже признали свою вину. Большинство говорило, что всем нам надо стать лучше. Теперь, много лет спустя, всё было забыто. История повторялась каждый день, и я сказал журналисту, что это - «стыд».

  Не эпохальное заявление. Но до этого я и Уилл не говорили о маме с представителями прессы. Меня поразило то, что я заговорил о ней первый. Уилл всегда во всем был первый, и мне было интересно, какое это произведет впечатление на него, на мир, но особенно - на папу. (Потом Марко сказал, что впечатление было не очень. Папа разозлился из-за того, что я коснулся этой темы: он не хотел, чтобы его сыновья говорили о маме, боясь, что это вызовет шумиху, отвлечет внимание от его работы и, возможно, выставит в невыгодном свете Камиллу).

  Наконец, напустив фальшивую браваду, я пожал плечами и сказал журналисту:

  - Плохие новости продаются. Всё просто.

  Раз уж речь зашла о плохих новостях...журналист упомянул о недавнем связанном со мной скандале.

  Конечно, девушка с третьей страницы.

  Он сказал, что «читатели интересуются», извлек ли я урок из пребывания в реабилитационной клинике. Действительно ли я «обратился в новую веру?». Не помню, так ли он сказал, но так напечатали как минимум в одной газете.

  Нужно ли Гарри обращаться в новую веру?

  Гарри-Еретику?

  Я разозлился, глаза мои заволокло красным туманом, я с трудом мог рассмотреть журналиста. Как можно вообще о таком говорить? Я выпалил что-то о ненормальности, так что репортер рот открыл от удивления. Ну вот. Он получил свой заголовок. Свою жареную новость. Не полезли ли у него глаза на затылок?

  То есть, я - наркоман?

  Я объяснил, что считаю нормой. Моя жизнь ненормальна, потому что она не может быть нормальной. Даже отец напоминает мне, что, к сожалению, мы с Уиллом не можем быть нормальными. Я сказал журналисту, что только Уилл может понять, что значит жить в этом абсурдном аквариуме, в котором нормальные события считаются ненормальными, а ненормальные принимают, как нормальную повседневность.

  Вот что я пытался сказать, начал говорить, но тут посмотрел вниз с холма. Нищета, болезнь, сироты - смерть. По сравнению с этим всё - сор. В Лесото было неважно, через что ты прошел - тебя все равно будут сравнивать с другими. Мне вдруг стало стыдно, я спросил себя, хватит ли журналисту ума тоже испытать стыд. Станет ли ему стыдно из-за того, что мы сидим на холме в юдоли страданий и говорим о девушках с третьей страницы? Ну же.

  После интервью я нашел Джорджа, и мы выпили пива. Много пива. Галлоны пива.

  Думаю, в тот вечер я выкурил целую хозяйственную сумку травы.

  Никому не советую так делать.

  Впрочем, это могло быть и не в тот вечер. Сложно сказать точно, если речь идет о целой хозяйственной сумке травы.

  45.

  Мы с Джорджем полетели из Лесото в Кейптаун, чтобы встретиться с друзьями и с Марко.

  Март 2004 года.

  Мы остановились в здании генерального консульства, однажды вечером зашла речь о том, чтобы пригласить кого-то на обед. Одна небольшая проблема. Мы никого не знали в Кейптауне.

  Но погодите. Это не совсем так Я кое с кем познакомился несколько лет назад, с девушкой из Южной Африки. В Беркширском клубе поло.

  Челси.

  Помню, что она была...

  Другая.

  Я посмотрел список контактов, нашел ее номер.

  Марко сказал, чтобы я ей позвонил.

  - В самом деле?

  - А почему бы и нет?

  К моему ужасу, номер был действителен. И она ответила.

  Запинаясь, я напомнил ей, кто я, сказал, что сейчас нахожусь в ее городе, спросил, может ли она прийти в гости...

  Она отвечала неуверенно. Отвечала так, словно не верила, что это - я. Сконфузившись, я передал трубку Марко, он подтвердил, что это - действительно я, и приглашение искреннее, вечер плинируется для узкого круга лиц - бояться нечего. Безболезненно. Может быть, будет даже весело.

  Она спросила, можно ли привести подружку. И брата.

  - Конечно! Чем больше людей, тем веселее.

  Несколько часов спустя она вошла в дверь. Оказалось, что память меня не обманывает. Она была...другая. Это слово пришло мне на ум, когда я впервые ее встретил, и сразу же пришло мне в голову сейчас, потом - снова и снова во время барбекю. Другая.