Запасной

  Фотографии снаружи. С наружной стороны туннеля, в котором произошла авария. Камера заглядывает в туннель.

  Фотографии внутри. Несколько футов внутрь туннеля.

  Фотографии в глубине туннеля. Колодец туннеля. Камера снимает туннель и выходит с другой стороны.

  И вот ...крупным планом кадры сплющенного «мерседеса», который, как говорили, въехал в туннель около полуночи и не выехал из него целым и невредимым.

  Казалось, что все эти фотографии сделала полиция. Но потом я понял, что многие, если не большинство, фотографий сделали папарацци и другие фотографы, присутствовавшие на месте аварии. Парижская полиция изъяла их камеры. Некоторые фотографии сделали через несколько секунд после аварии, другие - намного позже. На некоторых фотографиях - исследующие место аварии полицейские, на других - топчущиеся зеваки. На всех фотографиях - хаос, атмосфера постыдного карнавала.

  Дальше пошли более подробные фотографии, снятые крупным планом внутри «мерседеса». На них не было безжизненного тела маминого друга, который, как я теперь знаю, был ее парнем. Был ее телохранитель, который выжил в аварии, хотя получил ужасные травмы. Был водитель, упавший на руль. Многие обвиняли его в аварии, потому что, предположительно, в его крови был алкоголь, он был мертв и не мог ничего ответить.

  Наконец, пришел черед фотографий мамы. Вокруг нее был свет, аура, почти нимб. Как странно. Цвет этого свечения был такой же, как у ее волос - золотой. Я не знал, что это за свет, не было ни малейшего представления, хотя перебрал в уме все сверхъестественные объяснения.

  Когда я понял истинное происхождение этого свечения, меня затошнило.

  Вспышки. Это были вспышки. А среди вспышек призрачные и размытые лики, папарацци, отраженные папарацци, преломленные папарацци на гладких металлических поверхностях и ветровом стекле. Те самые люди, которые ее преследовали...не переставали ее снимать, когда она лежала между сиденьями, без сознания или почти без сознания, и в этом безумии иногда случайно фотографировали друг друга. Ни один из них не проверил, что с ней, не оказал ей помощь, не подбодрил. Они просто фотографировали, фотографировали, фотографировали.

  Я не знал. Представить себе такое не мог. Мне говорили, что папарацци преследовали маму, охотились на нее, как свора диких псов, но я не решался думать о том, что они, как дикие псы, набросились на ее беззащитное тело. До этой минуты я не знал, что последним, что мама увидела на этом свете, была фотовспышка.

  Разве что...Сейчас я присмотрелся к маме: никаких видимых повреждений. Она резко упала, без сознания, но в целом...выглядит хорошо. Не просто хорошо. Ее темный блейзер, сияющие волосы, роскошная кожа - доктора в больнице, в которую ее отвезди, всё время говорили, как она красива. Я смотрел, пытаясь заставить себя плакать, но не мог, потому что она была такой красивой и такой живой.

  Может быть, на фотографиях, которые изъял Джей-Эл-Пи, всё было более необратимо. Может быть, смерть на них была запечатлена более явно. Но я решил не изучать эту возможность подробнее. Я захлопнул папку и сказал себе: «Она прячется».

  Я попросил это досье, потому что хотел получить доказательства, а досье ничего не доказывало, кроме того, что мама попала в аварию, после которой у нее не было никаких видимых повреждений, а те, кто ее преследовал, продолжали ее изводить. Вот и всё. Вместо доказательств я получил еще больше поводов для ярости. В этом крошечном офисе, сидя с этим несчастным конвертом «Не сгибать», я понял, что глаза мои заволакивает красная пелена, и это была не пелена, а целое наводнение.

  53.

  Я нес чемоданчик с несколькими личными вещами, а еще - стандартного размера гладильная доска весело болталась у меня под мышкой, словно доска для серфинга. В армии сказали, чтобы я всё это принес. Теперь мои рубашки и брюки должны быть тщательно выглажены.

  Я знал об управлении гладильной доской не больше, чем об управлении танком, а на самом деле - меньше. Но теперь это была проблема армии. Теперь я был проблемой армии.

  Желаю им удачи.

  Папа так и сделал. Это он высадил меня в Кемберли, графство Суррей, в Королевской военной академии Сандхерст.

  Май 2005 года.

  Папа стоял сбоку и наблюдал, как я цепляю плашку с фамилией «Уэльс», потом регистрируюсь. Сказал журналистам, как он мною гордится.

  Потом протянул руку:

  - Ступай, мальчик мой.

  Работа на публику. Вспышки.

  Меня включили в отряд из двадцати девяти молодых мужчин и женщин. Ранним утром следующего дня, надев свою новую форму, мы принесли клятву в старинном зале, которому было несколько сотен лет. Здесь можно было почувствовать запах истории - кажется, он исходил от обитых деревянными панелями стен, словно пар. Мы произнесли клятву королеве: «Клянусь в верности короне и стране». Парень за моей спиной ткнул меня в бок:

  - Спорим, ты скажешь «бабушке», а не «короне»!

  Больше ни он, ни кто-либо другой не решался шутить следующие пять недель. В учебно-тренировочном лагере не было ничего смешного.