Запасной

  30-го августа 1997 года я не очень долго смотрел на лужайку. Мы с Уиллом поспешили завершить вечерний прием ванны, запрыгнули в пижамы и взволнованно уселись перед телевизором. Лакеи принесли подносы, уставленные тарелками, каждая из которых была накрыта серебряным колпаком. Лакеи поставили подносы на деревянные подставки, потом, как всегда, обменялись с нами парой шуток, прежде чем пожелать хорошего аппетита.

  Лакеи, тонкий фарфор - звучит элитарно, и, думаю, так оно и было, но под этими изысканными колпаками была всего лишь детская еда. Рыбные наггетсы, сочники, жареная курица с горошком. К нам присоединялась Мейбл, наша няня, которая когда-то была няней папы. Набивая рот едой, мы слышали, как папа бесшумно проходил мимо нашей спальни в комнатных туфлях, он возвращался из ванной со своим «беспроводником» - так он называл портативный CD-плеер, на котором любил слушать «книги по истории», отмокая в ванной. Папа был точен, как часы, так что, услышав его шаги в зале, мы знали, что сейчас - около восьми.

  Полчаса спустя мы слышали, что родители начинают готовиться к выходу, потом раздавались нестройные звуки волынок. Следующие два часа взрослые будут пленниками Обеденной башни, они будут вынуждены сидеть за этим круглым столом, будут вынуждены коситься друг на друга в тусклом свете канделябров, дизайн которых разработал принц Альберт, будут вынуждены сидеть с прямой спиной, словно аршин проглотили. Слуги с математической точностью (при помощи измерительной рулетки) расставят перед ними фарфоровые тарелки и хрустальные бокалы. Они будут вынуждены есть перепелиные яйца и тюрбо, будут вынуждены праздно болтать в своих самых красивых нарядах. Смокинг, черные туфли, клетчатые штаны. Может быть, даже килты.

  Я думал: «Как ужасно быть взрослым!».

  Папа заглядывал к нам по пути на ужин. Он опаздывал, но устраивал представление поднятия серебряного колпака: «Ням-ням, хотелось бы мне это попробовать!», и вдыхал запах нашей еды. Он всегда нюхал разные вещи. Еда, розы, наши волосы. Должно быть, в прошлой жизни он был собакой-ищейкой. Наверное, он делал такие глубокие вдохи, потому что ему было тяжело уловить какой-то другой запах, кроме своего собственного. «Eau Sauvage». Он душил щеки, шею, рубашку. Цветочный аромат с намеком чего-то резкого, вроде перца или пороха, духи из Парижа. Так было написано на флаконе. И я думал о маме.

  Да, Гарри, мама в Париже.

  Их развод завершился ровно год назад. Почти день в день.

  Будьте хорошими мальчиками.

  Обещаем, папа.

  Ложитесь спать не слишком поздно.

  Он ушел, а запах его духов остался.

  Закончив ужинать, мы еще немного смотрели телевизор, а потом начиналось наше обычное веселье перед сном. Мы забирались на верхнюю ступеньку боковой лестницы и подслушивали, что говорят взрослые, надеясь услышать неприличное слово или историю. Мы носились по длинным коридорам под бдительным взглядом десятков мертвых оленьих голов. Рано или поздно мы сталкивались с волынщиком бабушки. Взъерошенный, похожий на грушу, с густыми бровями и в твидовом килте, он всегда следовал за бабушкой, потому что ей нравился звук волынки, как королеве Виктории, хотя Альберт, говорят, называл волынку «скотским инструментом». Проводя лето в Балморале, бабушка просила волынщика играть утром, чтобы разбудить ее, и вечером в качестве сигнала к ужину.

  Его инструмент был похож на пьяного осьминога, гибкие щупальца которого сделаны из серебра и красного дерева. Мы видели волынку уже не раз, но в тот вечер волынщик предложил нам ее подержать. Попробовать поиграть на ней.

  - Правда?

  - Давайте.

  Мы смогли извлечь из волынки лишь какой-то слабый писк. У нас просто не хватало духу. А у волыншика грудная клетка была размером с бочку виски. У него волынка вопила и стенала.

  Мы поблагодарили его за урок и пожелали спокойной ночи, потом вернулись в детскую, где Мейбл проконтролировала чистку зубов и умывание. А потом - спать.

  Кровать у меня была высокая. Мне приходилось на нее запрыгивать, а потом я перекатывался в продавленный центр. Такое чувство, словно залазишь на книжный шкаф, а потом проваливаешься в щель. Матрас был чистый, свежий, разных оттенков белого. Алебастровые простыни. Кремовые покрывала. Стеганые одеяла цвета яичной скорлупы. (Почти всюду - вензель ER, Elizabeth Regina.). Всё натянуто, как барабан, так искусно выглажено, что легко можно было заметить столетние сокровища залатанных дыр.