Запасной

Все эти мысли сходились в сердце и сознании возле Тауэра, когда кто-то шагнул вперёд, протянул мне мак и сказал, чтобы я положил его. (Художники, создавшие инсталляцию, хотели, чтобы каждый мак был возложен живым человеком; тысячи добровольцев помогли в этом). Вилли и Кейт также получили маки и их попросили положить цветы на любое место по своему выбору.

Закончив, мы втроём отошли в сторону, погрузившись каждый в свои мысли.

Думаю, именно тогда появился констебль Тауэра, поприветствовал нас, рассказал о маке, о том, как он стал британским символом войны. Это единственное, что цвело на тех залитых кровью полях сражений, сказал констебль, который был не кем иным, как... генералом Даннаттом.

Человек, который отправил меня обратно на войну.

Воистину, все сходилось.

Он спросил, не желаем ли мы осмотреть Тауэр.

Конечно, сказали мы.

Мы поднимались и спускались по крутым лестницам Тауэра, заглядывали в тёмные углы и вскоре оказались перед витриной из толстого стекла.

Внутри были ослепительные драгоценности, включая... Корону.

Мать твою. Корона.

Та самая, которую возложили на голову бабушки во время её коронации в 1953 году.

На мгновение я подумал, что это та самая корона, которая лежала на гробе Ган-Ган, когда её гроб шествовал по улицам. Она выглядела так же, но кто-то указал на несколько ключевых отличий.

Ах, да. Значит, это была бабушкина корона, и только её, и теперь я вспомнил, как она рассказывала мне, какой невероятно тяжёлой она была, когда её впервые водрузили ей на голову.

Она выглядела тяжёлой. Но она также выглядела волшебной. Чем больше мы смотрели, тем ярче она становилась — возможно ли это? И это сияние казалось внутренним. Драгоценные камни сверкали, но корона, казалось, обладала каким-то внутренним источником энергии, чем-то сверх суммы драгоценностей, золотых геральдических лилий, пересекающихся арок и сверкающего креста. И, конечно же, горностаевая окантовка. Невозможно было не почувствовать, что призрак, встреченный поздней ночью в Тауэре, может иметь подобное сияние. Я медленно, оценивающе переводил взгляд снизу вверх. Корона была удивительным и выразительным произведением искусства, не похожим на маки, но я мог думать в тот момент только о том, как трагично, что она должна оставаться запертой в этом Тауэре.

Ещё один узник.

Вот досада, сказал я Вилли и Кейт, на что, помнится, они ничего не ответили.

Может быть, они смотрели на горностаевую ленту, вспоминая мою свадебную речь.

А может, и нет.

76

Через несколько недель, после более чем года разговоров и планирования, размышлений и переживаний, 7 тыс. болельщиков собрались в Олимпийском парке королевы Елизаветы на церемонию открытия. Родились Игры Invictus (Игры непобеждённых).

Было решено, что название "Международные Игры Воинов" сложно произносить. Тогда один умный королевский морской пехотинец придумал название получше.

Как только он предложил это, мы все сказали: Конечно! В честь стихотворения Уильяма Эрнеста Хенли!

Каждый британец знал это стихотворение. Многие знали первую строчку наизусть.

Из тьмы кромешной я смотрю…

А какой школьник хотя бы раз не слышал звучных заключительных строк?

Я — хозяин своей судьбы,

Я — капитан своей души.

За несколько минут до выступления на церемонии открытия я стоял за кулисами, держал в заметно дрожащих руках блокноты. Сцена передо мной была похожа на виселицу. Я читал свои карточки снова и снова, в то время как девять "Красных стрел" совершали пролёт, выпуская дым, окрашенный в красный, белый и синий цвета. Затем Идрис Эльба прочитал стихотворение "Invictus", возможно, так хорошо, как никто никогда не читал, а затем Мишель Обама через спутник произнесла несколько красноречивых слов о значении игр. Наконец, она передала слово мне.

Долгая прогулка. Через лабиринт с красными коврами. Мои щёки тоже казались покрытыми красным ковром. Моя улыбка была застывшей, реакция «бей или беги» была в полном действии. Я ругал себя за такое поведение. Эти игры чествовали мужчин и женщин, которые потеряли конечности, довели своё тело до предела и даже больше, а я схожу с ума из-за краткой речи.

Но это была не моя вина. Тревога уже контролировала моё тело, мою жизнь. И эта речь, которая, как я верил, значила так много для многих, не могла не усугубить моё состояние.

К тому же продюсер сказал мне, когда я выходил на сцену, что мы опаздываем по времени. Отлично, есть над чем подумать. Спасибо.