Запасный выход

– А чем он занят? Настоящий, опять же, мужик? – Леон улыбается, заложив руки за голову, сцепив большие ладони и теперь уже выпростав из-под себя ноги, тоже большие. У него, наверное, сорок шестой размер. – Деньги зарабатывает? Сражается с врагами?

– Настоящий мужик делает дело своей жизни. И не может оторваться, поскольку дело очень интересное и важное.

Напольные часы молча все отрицают, укоризненно качают плоским желтым лицом и едва слышно цокают чем-то там в механизме. Леон веселится.

– И почему же ты тогда не занимаешься этим всепоглощающим делом?

Я опять опускаю голову, и кровь приливает к лицу.

Вот такие мучения и унижения я еженедельно испытывал у Леона. А потом возвращался домой и видел, что моя любимая довольна. Она понимала, что мне тяжело дается психотерапия, и ценила мои усилия. Я снова казался ей храбрым и продвинутым. Я делал это для нее.

Меня поддерживала мысль, что так не может продолжаться вечно. Что-нибудь изменится, и в скором будущем я заживу хорошей, настоящей жизнью.

Что я делал в остальные дни? Могу рассказать, как я работал. Мы все понимаем, что это мало кому интересно, даже мне скучно это вспоминать, но ничего не поделаешь, нужно же как-то помочь с бэкграундом.

Так что можно воспринимать эти страницы как музейные экспликации и таблички, которые, как мне кажется, становятся тем более длинными, чем более современным становится выставляемое искусство.

* * *

Один из старейших в России журналов загибался.

Пачки этих журналов в моем детстве в обязательном порядке валялись на дачах всех друзей и знакомых. Потрепанные номера постоянно встречались мне во время юношеского расширения географии – на геологических базах, в поселковых «заежках» и таежных избушках. Они идеально подходили для того, чтобы завалиться на койку, пробежать глазами полстраницы и мечтательно уставиться в потолок. Лежишь себе, например, посреди разноцветной сибирской осени и читаешь про охоту на крокодилов в Африке или жизнь индейцев в амазонских лесах. А потом обсуждаешь это со своими случайными соседями или попутчиками.

Но теперь цифра стремительно разъедала издательство, и прежде всего от него отваливались приложения и сопутствующие издания.

На волоске висела судьба и нашего отдела бумажных путеводителей.

Издательство занимало отдельный особнячок с маленькой озелененной территорией, огороженной забором. Между липами были высажены молодые елочки, стояли лавки и беседка, возле которой отмечали корпоративные праздники. Дворник Женя из Молдавии с удивительной тщательностью выметал дорожки, а в зиму воздвигал вдоль них ровные, отбитые почти по струнке сугробы. Наши женщины наперебой хвалили его за аккуратность и трудолюбие, с похожей пристрастностью охотники хвалятся своими хорошо работающими по какой-нибудь дичи собаками.

Мне часто хотелось на перекуре попросить у Жени лопату и с азартом покидать снег, но, конечно, это выглядело бы слишком вызывающе – развлекуха не по чину; такое, наверное, мог бы позволить себе только главный редактор, и я, докурив, покорно возвращался за свой стол, к своему компьютеру.

Если редакции «толстых» литературных журналов еще оставались редакциями, где можно было почувствовать некое подобие семейной, творческой атмосферы, то здесь был именно офис, здесь была отчужденная офисная работа.

За несколько месяцев до закрытия отдела к нам пришли две Маши, до этого они работали в крупном книжном издательстве в подразделении, выпускающем книги рыболовной и охотничьей тематики. Одна – побойчее, ее поставили начальником нашего отдела, другая держалась незаметно, сливалась с фоном, как выпь в тростнике.

Изредка эта вторая Маша, кутаясь в шаль, не глядя ни на кого прямо, вдруг начинала тихим голосом вспоминать свои редакторские будни на прошлой работе.

– Такие попадались интересные слова! Вот, например, – «мормышка». Представляете? Мормышка! Что-то такое уютное и ужасно смешное. Я даже сначала не поверила, что действительно есть такое слово – мормышка. Потом разобралась, какой-то там опять крючок очередной, типа блесны. Или восклицание «Чу!». Оно часто у охотников в рассказах встречается. Мне казалось, что этого сто лет уже не существует, а вот – у них почти обязательное…

У этой Маши даже румянец на щеках появлялся, когда она отваживалась говорить. Она, постоянно поправляя очки, возбуждалась от своей храбрости, но потом вдруг спохватывалась и замолкала.

Лена-большая, занимавшая стол позади меня, часто сопела и легко возмущалась по любому поводу; если бы она перестала возмущаться, нарушился бы уютный порядок жизни в отделе. Вика, верстальщица, всегда сидела с умной, чуть ленивой улыбкой, Аркадий каждый день ходил по комнате и громко рассказывал, что его поразило в каких-нибудь поездках, Андрей дергал себя за брови и невпопад смеялся непонятно чему – каждый делал то, к чему был склонен. А я почти каждый день стыдился. Кто-то же в нашем коллективе должен был взять на себя эту роль.