Запасный выход

Увлекся ночной съемкой. С собой берешь плоскую бутылочку дешевого коньяка, а что-нибудь поосновательнее терпеливо ждет тебя в гостиничном номере. Ждет, когда ты вернешься с трофеями на карте памяти в фотоаппарате, скинешь куртку и завалишься на кровать просматривать снимки. И вот ты бродишь в темноте по древним земляным валам Переславля-Залесского или по снежным мостовым Гороховца, в которых весенние ручьи проточили глубокие ущелья. В одно из ущелий, глубиной гораздо выше колена, я все же угодил, поскользнувшись и съехав с покатого края промоины. Слегка подвернул ногу и хромал. Джинсы и куртку пришлось потом в гостинице оттирать от грязи и сушить.

В этом маленьком деревянном Гороховце во время выхода на ночную съемку я видел девушку в золотой кольчужке. Пробирался к центру в темноте чуть не на ощупь, перешагивая то на правую часть тротуара, то на левую, боясь снова угодить ногой в журчащую расселину посередине, и услышал сзади волшебный, совершенно волшебный, ни с чем не сравнимый мягкий звон, позванивание такое. И скоро меня обогнала эта девушка в золотой, поблескивающей даже в темноте ночи мини-кольчужке и расстегнутой курточке. Она ловко перескакивала на высоких каблуках туда и сюда над промоиной, светлые распущенные волосы летали в такт ее шагам. Вскоре выбралась на освещенную площадь, протиснулась сквозь толпу курящих парней и скрылась в дверях, из которых доносилась музыка. Я никогда до этого и после не встречал девушек в золотых мини-кольчужках. Интересно, как ощущается девичье тело сквозь такой материал?

Я сдал «Золотое кольцо» – фотографии и текст, транспортные билеты и чеки из гостиниц, уложившись в нужный срок и в несколько меньшую сумму на дорожные расходы. И отправился на Север.

Я пил и похмелялся в Архангельске, в Петрозаводске, в Вологде, под стенами Кирилло-Белозерского и Ферапонтова монастырей, на речке Варзуге на Кольском полуострове и других северных местах.

В старой Ладоге я ночевал в шатрах викингов и потерял там свой фотоаппарат. Утром викинги разыскали меня, опухшего, похмелявшегося с казаками и какими-то латниками, и вернули камеру. Потом все они эффектно лупили друг друга по щитам тупыми мечами на большой поляне у шатров, а я снимал их.

На речке Варзуге, куда в начале лета приезжали со всей страны любители ловить семгу, я настойчиво предлагал всем рыболовам бороться на руках и ни у кого не смог выиграть.

Мне казалось, что это весело и душевно – вот так по-простому общаться с людьми, переходить из шатра в шатер исторических реконструкторов, принимать протягиваемые тебе рога, полные вина из бумажных пакетов, с готовностью и смехом болтать обо всякой чепухе, хвалить сшитые ими костюмы. Или брататься с рыбаками и дарить друг другу уловистые блесны. Общение, одним словом, открытость людям и веселье.

В Кириллове я поехал с веселыми водителями туристических автобусов париться в бане в какой-то деревне, мы прыгали с мостков в какое-то озеро, вели о чем-то ожесточенные споры и размеренные беседы. Самое трудное было правильно одеться после бани, и я потерял там трусы и носки. С утра заглянул в магазин возле монастыря купить новые трусы. Пожилая продавщица покачала головой с ласковой укоризной:

– Это ты, что ли, с Серегой в Добрилове в бане гудел? Там, поди, и потерял.

Что это, как не приобщение к местной, локальной жизни? Приобщение и есть.

В поезде из Вологды проснулся в вагоне под неспешную речь высокого мосластого мужика, беседующего с двумя пожилыми женщинами в платках:

– Она разная, береза, бывает. Есть вот глушина. А есть чистуха. Лист на язык пробуешь и сразу поймешь, кто она есть. Если чистуха, у ней лист гладкий, а у глушины наоборот – у ней шершавый лист, на языке как тертуха. На веники в баню – это только чистуха. И уголь раньше только с нее жгли – хоть водку чистить, хоть на порох. А у глушины лист твердый, с нее веник плохой. Ее только на дрова.

– А у нас по-другому говорят. У вас вот вы говорите чистуха, да? А у нас называют веселка. Видите, у всех по-разному. Это от местности зависит. Даже, знаете, в соседних деревнях иногда по-другому говорят. У нас вот сокорь, а в соседней Марфинке они, марфинские, скажут – ветла.

Ну а это вообще погружение во что-то исконное и, как говорится, аутентичное.

Киев, Тюмень, Тобольск, Ялуторовск, Великий Новгород, Иркутск, Улан-Удэ…

Когда пьешь, впереди всегда смутно маячит эта недостижимая трезвая жизнь. Светлая полоска на горизонте, обещание утраченного рая, призрачная свобода. Обретя трезвость, ты вернешься в свои восемнадцать лет, будешь весел, прост и здоров, мир развернется перед тобой ласковой летней дорогой с треском кузнечиков и уютными васильками.

И вот в какой-то момент твоих сил хватает на то, чтобы засунуть голову в петлю трезвости и опрокинуть под собой табуретку. Ни одна капля больше не освежит передавленное горло, ноги впустую будут плясать в воздухе, лишенные привычной опоры, глаза выкатятся в немом удивлении: вот, оказывается, она какая, долгожданная трезвая жизнь – болтайся ни жив ни мертв.