Запечатление (СИ)

- Если это так, - Макмайер, ощутив, как его полоснуло холодом пренебрежения со стороны высокородного, резко обернулся, впервые за время пребывания подле этого омеги осмелившись с вызовом посмотреть ему в глаза, пусть его собственное биополе протяжно звякнуло, ощущая на себе давление более сильной особи, - первоочередно я требую объяснений, - ответом ему была многообещающая улыбка Люциуса Нойманна.

========== //4// ==========

- Требуете, значит, - многозначительно протянул высокородный, медленно поглаживая искусный изгиб талии молодого омежки, и Коул снова опустил взгляд, пытаясь скрыть собственное замешательство, присел обратно в кресло, точнее, плюхнулся в него, потому что выносить близость Нойманна с каждой минутой было все тяжелее, а его запах, казалось, забился в каждую пору тела альфы, сковывая путами желания.

Неужели все высокородные пахнут так великолепно? Неужели все они настолько сильны ментально, что могут превратить в пятно из крови, плоти и костей одним лишь взглядом? Неужели он сам настолько слаб и беспомощен, что готов наплевать на собственное требование и уже сейчас припасть к ногам Люциуса, к ногам омеги, метку которого он так желал заполучить? На первые два вопрос Макмайер не знал ответа, потому что высокородных раньше не встречал, но на третий… Да к дьяволу требования! Только Люциус, его запах и жар его тела, которым пульсировало биополе омеги, но, лишь робко взглянув на Нойманна, Коул понял, что он уже разворошил осиное гнездо, и даже валяние в ногах и его мольбы не пошатнут предвкушающую решительность этого человека довести его до грани. Безумия или истины? Возможно, именно сейчас эти понятия стали для Коула Макмайера тождественными?

- Эли, - омега с такой нежностью посмотрел на мальчишку, проведя ладонью по его вспыхнувшей краской щечке, что Макмайеру с трудом, лишь сжав пальцы в плотные кулаки, до боли впившись ногтями в кожу, удалось сдержать собственное биополе, которое в своей ментальной силе, конечно же, не могло тягаться с высокородным, а вот слабенького блондинчика могло бы изрядно потрепать, - будь добр, как обычно.

- Хорошо, - омежка кивнул, с окрыленным рвением поднявшись с дивана, а Макмайеру снова пришлось отвести взгляд, только на этот раз потому, что мальчишка был ещё и бесстыжим, будучи запечатленным, но при этом беззастенчиво щеголяя перед ним, свободным альфой, в одной рубашке, которая едва-едва прикрывала его упругую, маленькую и такую развратную попку.

Да, Коул знал, о чем говорит, успев приметить столь заманчивые обнаженные половинки под всколыхнувшимися полами сорочки. И если Люциус для него – бог, ради которого Макмайер был готов своими же руками вырвать сердце из груди и преподнести ему, если высокородный того пожелает, то Эли хотелось банально трахнуть. Нет, Эли хотелось оттрахать до такой степени, чтобы мальчишка забыл не только собственное имя, но и то, что он принадлежит Нойманну, а уже после можно подумать и над тем, как лучше всего преподнести свое сердце Люциусу.

- С чего бы начать, - задумчиво протянул брюнет, посматривая на него с лукавым прищуром, словно только что прочел его мысли, хотя не нужно быть телепатом, чтобы понять, чего хочет альфа, жадный взгляд которого был прикован к снующему туда-сюда молодому омежке. А Макмайер не мог с собой ничего поделать, все глубже и забвеннее предаваясь гону, чувствуя, как от желания распирает узел у основания члена, а тот, в свою очередь, форменные брюки.

Наверное, он рассчитывал на то, что высокородный осадит его, спеленает его тело своими ментальными витками, защищая своего партнера, вынудит его пасть ниц и наступит ему на горло своей изящной ножкой, перекрывая доступ кислорода, а он будет лишь ерзать под ним, жадно пытаясь вдохнуть этот великолепный аромат, и вымаливать позволения прикоснуться к нему. А ведь ещё несколько часов назад альфа и подумать не мог, что желание плоти может быть настолько острым и неконтролируемым.

- Думаю, с того, что Люциус Нойманн – это мое настоящее имя. Спасибо, Эли, - омега одарил мальчишку очередной поощряющей улыбкой, принимая из его рук длинную, тонкую, коричневую сигарету, зажимая её между средним и безымянным пальцами правой руки и поднося ко рту. Милашка сразу же засуетился, чиркнув длинной спичкой, от огня которой и прикурил омега, а после уселся на колени подле высокородного, благоговейно держа в руках пепельницу.