Запев. Повесть о Петре Запорожце

Трезвонят кучера конок, свистят городовые. В стеклищах магазинов новые декорации. Хозяева кондитерских не пожалели тортов, пирожных, леденцов и шоколадных конфет для изображения Христа во младенчестве. Далее выставлено «белье Христово» — постельные предметы, шелковые, бомбазиновые, портяные тельницы — с кисейными сборками и без них, кальсоны-твист, галоши, подтяжки, фрачные сорочки, а заодно дамские панталоны и лифы. Еще дальше — пестрая смесь: зимние брюки английских рисунков, австрийские и славутские куртки, полушубки романовские, боярки, кашне и башлыки, поддубленки, оренбургские платки, женские бурнусы, студенческие куртки и сюртуки, ученические блузы. Иные из них с сюрпризом — с грошовой оловянной брошью со стеклом. Здесь же время от времени показывается американская игрушка — андроид: замысловато одетый господин с сигарой. Стоит прижечь сигару, как господин сбрасывает с себя одежды и начинает непристойно кривляться…

Петр повернул на Садовую — мимо строя поддельных елок, мимо барышень с начерченными бровями, мимо станции конно-железной дороги, убранной по навесу хвойными ветками. И тут, возле галантерейного магазина Цукензона, услышал сиплые выкрики:

— Дрессированный птиц! Кланяется по-рассейски, речаить по-заморски, сам из певчих наций зимнего времени!

Петр остановился. Неподалеку от него возле крыльца с каменными шарами вихлялся на костылях курносый мужичошка с серьгой в ухе. Каплак, сшитый из меховых лоскутов, съехал ему на брови, драный армяк — наопашь, лицо до глаз в пегой щетине, светлые глазки смотрят цепко, пройдошисто.

Заметив интерес Петра, он принялся взметывать снегиря, привязанного за лапку:

— Беру рупь, отдаю дрессированный птиц! Пять грпвоншиков мне, пять — вам, господин хороший! Поровну. Грешно перед господом нашим малый запрос делать. А? В такой-то день…

День и правда особый. Петр полез в карман за медяками.

— Вы с им построже, а то дрессировки не даст!

Петр ощутил в ладонях теплое тельце. Огляделся. На улице выпускать снегиря опасно: ударится о стекло, запутается в гирляндах, а то и вовсе не взлетит, сделается легкой добычей мальчишек. Лучше поискать где-нибудь укромное место.

Петр шагнул под арку между витринами Цукензона, отыскал в глубине двора тополь с черными пятнами пожогов на зеленой коре, бережно посадил птицу на ветку повыше.

Снегирь долго отдыхал, нахохлившись, задернув глаза белесыми пленками. Потом очнулся, стал пробовать крылья. И наконец, пискнув, взлетел на каменный карниз, оттуда — на другой, добрался до прогретой солнцем крыши и пристроился там красным мячиком.

Петр следил за ним с волнением. Отчего-то сдавило грудь, будто не снегиря он на волю выпустил, а самого себя, свои двадцать два года.

Снова зашумела, задвигалась, зашлепала Садовая.

Промчался мимо рысак на резиновом ходу; сзади, на запятках, торжественно вытянулся выездной лакей. С Невского докатилась дробь барабана, звук военных флейт. Кучер конки, мордатый детина с бляхой № 109, придержал лошадей у станционной будки.

И тут Петр заметил Старика. Он сидел на верхней площадке, в середине второго ряда, оглядывая улицу сверху. Солнце било ему в глаза, он щурился, но ладонью не затенялся. Клинышек русой бородки, напитанной светом, сделался рыжим и вспыхивал искорками. Пальто на груди расстегнуто.

Обычно в это время Старик работает. Расписание дня без особой надобности не меняет. В этом Петр имел возможность убедиться не единожды. Значит, случилось что-то непредвиденное. Что же?..

Конка следует до Нарвских ворот. Кружков у Старика там нет. Место в конке он облюбовал самое дешевое, но уж, ясное дело, не для того, чтобы сберечь лишнюю копейку. Просто день погожий, наверху благодать.

Петр вдруг остро почувствовал, как хорошо сейчас там, на империале. Будто на солнечном пригорке. Подняться бы туда по узкой витой лестнице, занять место рядом со Стариком, посидеть, положив руку на перила, ощущая движение, свет, необычайную для декабря свежесть. Ни о чем не спрашивая, ничего не говоря.

А ведь именно этого ему неосознанно хотелось с утра…

Петр вскочил на заднюю площадку вагона. Остановился в нерешительности: подойти или не подойти? Старик ехал не один.

На скамье сзади, боком к нему, сидела молодая женщина. И лицом, и взглядом, и улыбкой неуловимо похожая на него. Это сходство усиливала одежда одинаковой простоты и строгости. Длиннополые пальто из темного сукна на вате, круглые мерлушковые шапки с бархатным верхом, воротники из той же мерлушки. У женщины еще и мерлушковая муфта.

Петр повернул было назад, но Старик уже заметил его.

— Добрый день, Петр Кузьмич! — приветствовал он. — Куда же вы? Места всем хватит.

Голос у него звонкий, с легкой картавинкой. Темные глаза смотрят весело. Один глаз чуть сощурен.

Петр с готовностью пошел навстречу:

— Не хотелось мешать. Здравствуйте.

Рукопожатие у Старика сильное. Да и сам он плотен, широкоплеч, отчего даже рядом с Петром не кажется маленьким.

— Знакомьтесь: сестра моя, Анна Ильинична.

Петр уже догадался, кто перед ним. Так вот она какая…