Запиханка из всего

Так что приказали вмешиваться сугубо по фактам нарушений, и винтить строго активных участников беспорядков – как их выдергивать из разъяренной толпы, стратеги, конечно, не расписывали.

Перед самым открытием суда от площади Ленина подъехал белый фургончик с тонированными стеклами, расписанный электронными адресами. С фургончика стартовал съемочный дрон, поднялся примерно до третьего этажа. На крышу фургончика неожиданно ловко для внушительной фигуры взобрался представительный мужчина средних лет, оправил красивый синий костюм с искрой, откашлялся, поднес к губам рупор:

– Сограждане! Братья и сестры! В тяжелый для родины час обращаюсь я к вам…

Тротуарная плитка ударила точно в рупор, вбила прибор в нижнюю челюсть оратора; потеряв равновесие, тот сел на задницу – пластиковая крыша фургончика громко треснула.

Сэнмурв – он из-за случившегося даже на ежегодную “Куликовку” не поехал – одобрительно кивнул отряхивающему руки викингу. На дырку в мощении тут же наступил его товарищ.

Никто так и не произнес ни слова. Подбежавшие милиционеры подошли сперва к трем хмурым дядькам изрядного возраста: кто бросал? Документы! Дядьки выставили перед собой стену развернутых паспортов, и ближайший к наряду, седой, краснолицый, пузатый, затянутый в клетчатую рубашку, в едва сошедшиеся летние полотняные брюки, процедил:

– Когда у таких, как я, не станет работы – у таких, как ты, не станет золота на погонах.

Площадь и сквер перед семиэтажной громадой медицинского университета опять затопила нехорошая тишина. Раздайся хоть один выкрик, вылети еще хоть один камень – ОМОН и патрули знали бы, что делать.

Но люди не произносили ни единого слова. Где-то зашелестели доставаемые паспорта. Кто-то уронил пластиковую бутылку с водой, даже не выругавшись. Кто-то аккуратно поставил консервную банку с окурками, чтобы освободить руки – скрежет ободка по асфальту разнесся на всю площадь.

И старший патрульный, до которого на планерке доводили политическую ситуацию, а именно, число уезжающих – тоже молча остановил подчиненных, взявшихся переписывать паспорта. Патрульные отступили на несколько шагов, ушли в тень автобуса цвета хаки. Фургончик посадил на крышу летучую камеру, забрал плюющегося кровью оратора, уехал.

Тройки стояли до перерыва в заседании, потом начали понемногу расходиться, и к вечеру исчезли совсем.

На всех последующих заседаниях все повторилось, разве только фургончик больше не показывался. Петр Васильевич приказал сделать опознание и убедился, что люди в тройках по большей части переменяются, но угрюмое молчание всегда неизменно.

Суд завершился в равноденствие, а поток уезжающих начал спадать лишь к середине октября. Петр Васильевич не ставил это в заслугу ни себе, ни даже беспрецедентным усилиям столичных властей. Просто уехали все, кто мог собраться быстро: без оглядки на родственников, долги, работу. Безопасник знал подробности, потому как завербовал на волне эмиграции целых сорок шесть человек в Проект. И уже к середине октября Аризонский Лифт поднял их на опорную орбиту.

* * *

На опорную орбиту кандидатов спустили утром. Затем, прямо из дверей лифтового терминала, оставляя справа уютные зальчики отелей, слева грандиозные панорамные окна обзорных палуб, отвели в неприкрытый металл служебной зоны. Змей читал, что человек ощущает не абсолютную температуру, а утечку тепла. И потому металл при одинаковой температуре наощупь холоднее дерева. Тут металл окружал со всех сторон: синий, серый, светло-зеленый, расчерченный желто-черными полосами габаритов, усаженный тускло-желтыми проблесковыми маяками, светофорами. Все светофоры горели красным: как и положено, все закрыто. Холодно и тоскливо даже на вид, не на ощупь!

Чтобы отвлечься, Змей попробовал посчитать в уме угловую скорость, необходимую для создания земной гравитации на ободе колеса диаметром два километра. Переключившись на учебу, он внезапно понял, что легко узнает служебные пиктограммы на стенах – значит, не зря зубрил “стандарты информационной среды”!

В группе их набралось двадцать шесть – Змей пока не присматривался подробнее. Из перечня он знал, что парней и девушек поровну, а различал с трудом: фигуры тех и других скрадывали серебристые учебные скафандры, искажали пристегнутые пока за спиной шлемы, коробки регенаторов, аварийных баллонов, толстые энергопояса. Стрижка у всех уставная, короткая, чтобы волосы не лезли в гермоворотник. Лица у всех напряженно-сосредоточенные. Еще не курсанты, всего лишь кандидаты – и потому знакомиться пока никто не лез. Конкуренция, невидимая рука, честная игра, вот это вот все…

Появился рослый мужчина в синем скафандре с “белой чайкой” на груди, тремя желтыми лапками на плечах: расцветка Стокгольмского летно-орбитального. Лапки на плечах – это и есть знаменитые “тре крунур”, три короны шведского флага.