Записано на костях. Тайны, оставшиеся после нас

Я много лет гадала, не появилось ли у меня пары-тройки линий Харриса на лучевых или малоберцовых костях, когда мне было 9 лет. Если и да, они наверняка стерлись в процессе роста и регенерации в подростковом периоде, и все физические доказательства давно пропали. Линии Харриса на моей душе останутся со мной до конца, но я научилась жить с ними и принимать как часть своей личности.

Это случилось в погожий солнечный день, в беззаботную пору летних каникул, когда нельзя и подумать, что вот-вот произойдет нечто, способное навсегда изменить твою жизнь. У меня было счастливое и радостное детство, и я понятия не имела, что в мире есть люди, таящие злые намерения у себя в сердцах. В те времена мои родители управляли отелем на берегу Лох-Кэррон, на западном побережье Шотландии. Помню, я решила обежать отель сзади, миновав вход в общий бар, чтобы скорее попасть на кухню, где в большом холодильнике у задних дверей стоял бидон со свежим молоком, который привезли на поезде вчера вечером. Газированные напитки тогда были редкостью, и молоко – холодное настолько, что порой в нем попадались кристаллики льда, – казалось нам идеальным напитком в жаркие, ленивые летние дни. Я хватала с полки стакан и наполняла его до краев, черпая молоко металлическим половником, висевшим на крышке бидона.

В отеле постоянно бывали поставщики: вот и в тот день нам доставили ящики со свежими фруктами и овощами. Я узнала водителя грузовика, потому что неоднократно видела его раньше, хотя мы с ним никогда не разговаривали. Он держался не особо дружелюбно. Я торопилась выпить молока и просто бежала мимо него по дорожке, но он грубо схватил меня за руку и прижал к стене с такой силой, что я ударилась о нее головой, и камни кладки впились мне в спину. Он сказал, что если я только пикну, у меня будут огромные неприятности с родителями. До сих пор, закрыв глаза, я могу ощутить его железную хватку на своих запястьях. Я помню острую, горячую боль рвущихся тканей и крик, поднимающийся у меня в глотке, словно струя пара, в поисках выхода. До сих пор у меня сохранилась пугающая устойчивость к боли и привычка переносить ее безмолвно.

Закончив, он склонился к моему лицу (я все еще не могу забыть вонь его дыхания) и сказал, что я сама виновата, что я грязная и порочная. Сказал, я должна держать все, что произошло между нами, в секрете, потому что если я расскажу, мне никто не поверит. Это разозлит мою мать, она решит, что я лгунья, и никогда меня не простит.

Я помню теплую липкость крови, струйкой стекавшей у меня по ногам, и мучительное чувство стыда, смешанного со страхом, когда я взбегала по лестнице в ванную на втором этаже. Я заперлась на задвижку и стянула с себя одежду. Мне надо было все выстирать, чтобы никто не узнал. Нельзя, чтобы секрет открылся. Я оттирала пятна крови изо всех сил, чтобы мама их не увидела, но они никак не пропадали, и я начала паниковать. Стало ясно, что мне придется «потерять» запачканные вещи и что-то выдумать, когда мама спросит, куда они делись. Тот человек был абсолютно прав, я действительно лгунья.

Я набрала горячую ванну, боль обожгла, словно огнем, когда я погрузилась в воду. Я не ожидала, что от ванны с пеной может стать так больно. Я лежала там одна, потрясенная, но не утратившая контроля, и усиленно размышляла. Я не совсем понимала, что со мной произошло, но чувствовала, что это было неправильно и что я сделала что-то плохое, о чем никому нельзя рассказать, потому что я попаду в ужасные неприятности. Плакать я не могла, предпочитая принять свою физическую и душевную боль. В тот день я стала взрослой. Возможно, я приобрела 1–2 линии Харриса на костях, но вместе с тем лишилась детства.

В каком-то смысле это было осознанное решение – оставить позади ту беззаботную жизнь. С друзьями я начала вести себя как старшая, почти как мать, стала более тихой, замкнутой и задумчивой. Я хранила секрет целых 10 лет, не сказав о нем ни одной живой душе, чтобы защитить себя и тех, кого любила, от последствий того ужасного события. Но потом мать как-то раз бросила в мой адрес свое обычное едкое замечание «поступай как знаешь, ты все равно все делаешь по-своему», упрекая меня за мою отстраненность и замкнутость. К тому моменту я уже была молодой женщиной и решила, что пришло время рассказать правду.