Записи на таблицах

— Понимаете, доктор, — неожиданно расслабленно сказал он, — я люблю одну женщину. Я живу ей, понимаете? Сomprendre, mon ami? Это как другая жизнь… она все время рядом со мной. Я говорю с ней («Вслух»? — спросил быстро психиатр. «Нет, про себя»…), покупаю ей цветы, пишу письма, мы разговариваем с ней до поздней ночи… Я не мыслю себя по — иному, кроме как с ней рядом…

— Так в чем же дело, — спросил доктор удивленно, — женитесь на ней!

— Не могу, — грустно сказал больной, — я женат. У меня, знаете, дети. Двое. Мальчик и девочка. И я поэтом у разорвал с ней отношения. Я пытался, нет, честно, пытался заставить себя бросить все и наконец-то заключить ее в объятия. Но не мог! Я не мог, доктор! Я разрывался надвое, и я обещал ей, что буду с ней, и не выполнял обещаний. А потом я исчез из ее жизни, думал, время вылечит. А мне все хуже. Все хуже. Я тоскую по ней, ни одной ночи, в которой мне удается поспать хотя бы час. Уже полгода прошло, и, чувствую, что мне конец. Я стал себе гадок, доктор! Я отвратителен себе самому, понимаете? Я спрашиваю себя, зачем я обещал ей это все, зачем я обманывал и ее, и себя, зачем я делал больно единственной и самой любимой женщине? Я ведь делал ей больно, и мне не надо больше жить из-за этого! Я ненавижу себя! Доктор, дайте мне целебного снадобья, чтобы я мог жить!!! Чтобы я мог забыть ее!!!

Психиатр задумчиво глядел в окно, за которым все то же раскаленное солнце жалило лучами своими все вокруг, и выводил узоры вокруг записанного им диагноза: «Реактивная депрессия». Леонид ждал его слов, как приговора, склонивши вперед тело и нервно перебирая пальцами.

Доктор вздохнул, оторвал от стопочки рецептов одинокий рецепт и выписал антидепрессанты. Потом он сказал неожиданно глухим голосом

— Вы должны ее забыть. Понимаете? Это бесполезно. У вас с ней уже ничего не получится, да и тогда бы не получилось. Это, знаете, романтика, пустое это все… Вы стихи, кстати, пишете?

— Пишу, — обрадованно сказал Леонид.

— А вот не нужно, бросайте эту вредную привычку. Займитесь собой. Пойдите в спортивный зал. Плавайте. Да, кстати — тут он понизил голос до шепота — заведите себе любовницу.

— Как так?

— Обыкновенно. Клин, знаете ли, клином вышибают. Поглядите, какие сладкие персики и зрелые абрикосы фланируют по столичным улицам, — при этом доктор подмигнул пациенту, — ну, будьте умницей. Красавец-мужчина, кровь с молоком… Забудьте вы вашу любовь, да, между прочим, вы с ней… это… переспать-то смогли? — и психиатр вновь подмигнул.

— Нет, доктор, — странно веселым голосом сказал пациент, — нет. Спасибо Вам.

И, взяв со стола рецепт, вышел, не попрощавшись.

Психиатр нахмурился, зачеркнул было «реактивную депрессию», но передумал, приписал сбоку «шизодный тип личности», «маниакально депрессивный психоз», поставил знак вопроса в скобочках и откинулся на спинку кресла.

«Надеюсь», — подумалось ему, — «что этот Леонид придет в себя. Уж очень у него все на публику. Нарцисс, м-да».

За окном что-то быстро пролетело вниз… через минуту затрещал телефонный звонок, и взволнованный голос секретарши сообщил, что только что приходивший больной поднялся на последний этаж, и выкрикнув чье-то имя, бросился вниз головой.

Психиатр медленно положил трубку, закурил. Больных в приемной не было. Так он сидел, курил, и пил принесенный секретаршей кофе еще час. Потом медленно, крепко вцепившись в ручку побелевшими пальцами открыл ящик стола и долго смотрел на нарисованный портрет красивой молодой женщины, с глазами, в которых читались ум, нежность, и любовь. Смахнул слезы, поправил воротник рубашки и ослабил узел галстука.

А потом так же медленно открыл другой ящик, вынул оттуда пистолет, и выстрелил себе в висок.

Стрела

«Когда автор переустанавливает билгейтсовы окошки на своем ноуте, забывая сохранить начало нового романа, этот роман явно не был хорош», — грустно шепнул сам себе писатель, сидевший за столиком арабской кофейни и наблюдающий за текучей толпой на узкой площади. Град Святой, любимый герой его рассказов и повестей, не разочаровывал, как всегда. Огненно-жаркий декабрьский день слепил глаза. У замка крестоносцев в Яффские ворота цитадели вливался пестрый поток разнообразнейших людей, говоривших на всех языках мира. Голосили продавцы бубликов и невкусного лимонада, шныряли в толпе вездесущие мальчишки, выискивая у кого бы украсть кошелек, не торопясь шли монахи, куда-то вечно спешили одетые в черное хасиды, толстый гид, надрываясь, краснея и беспомощно потея, кричал, пытаясь объяснить что-то группе российских туристов, у каждого из которых красовалась на груди аляповатая наклейка с надписью «Пегас».