Отец… единственный мужчина, родной старый отец. Он не оплакивал мать, не думал о погибших городах, не мешал им жить… они видели, как он ворочается ночью на соломе, беспокоясь во сне от нахлынувшей мужской силы, но ему некуда было потратить ее. И сказала старшая дочь младшей: «Нет у нас человека, кроме как отец наш, так напоим его вином, и ляжем с ним, ибо не сможем мы стать матерями и женами». Вечера становились все темней, Лот, принявший из рук дочерей глиняный кубок вина, напился вдосталь, обрадовался чему-то далекому, ушедшему вместе с погибшими городами, лег на солому и заснул. И в эту ночь старшая дочь легла с ним, долго возилась во мраке пещеры, потому что не знала она мужчины до этого, но потом ее хриплое дыхание стало прерывистым, и младшая поняла, что свершилось то, о чем они мечтали. И на следующую ночь они поменялись — и старшая шепотом направляла младшую, и та легла с разморенным и сонным Лотом, и тоже стала женщиной. И забеременели они, и родила старшая сына, и назвала его Моав, а младшая назвала новорожденного сына своего Аммон… дети греха, сыновья кровосмешения, семя от семени Лота, павшее на плодородные чресла дочерей. И ушли дочери Лота за Мертвое море, жить в горы, на которые смотрел Лот еще долго, пока глаза его не закрылись.
Моавитянка
В те дни, когда народ иудейский вернулся из Египта и пришел в землю Кенаанскую, когда чудеса сопровождали воинство Иешуа Бин-Нуна, когда пали перед сынами Израиля города Кенаанские, правили в земле этой судьи. Вершили они суд праведный, по путям Бога Всевышнего идя, соблюдая завет Авраама, Ицхака и Яакова.
Каждую зиму, еще с месяца Зив, начинали лить дожди, порой ласковые и теплые, а порой серая пелена покрывала все вокруг, дул неистовый ветер с запада, тучи грузно шли с моря, мягкими животами своими закрывая окрестные горы, вода была везде- в воздухе, на земле, она затекала через щели в крышах, заливала террасы полей на склонах холмов, скапливалась в водоемах. Высохшие за лето реки наполнялись бурными коричневыми потоками, несущими с собой сухие ветки, небольшие валуны и всякий мусор, скопившийся в вади. А иногда, когда воздух становился особенно холодным и пронизывающим, дождь сменялся мокрым и липким снегом, покрывающим горы белой и чистой пеленой.
Иудеи любили дождь, молили о нем Бога Всевышнего. Дождь был жизнью, дождь был всем. Безречный и сухой Кнаан становился пустыней, если дождей выпадало мало. Но если они шли, то весной, когда тучи уходили на восток и Солнце вновь освещало землю, в пустыне идумейской распускались ковры разноцветных цветов, и голос горлицы слышался в стране, наступало время пения и посева, и выходили на поля иудеи, поправляя каменные ограды, размытые дождями, сеяли пшеницу и просо и пели песни весны, песни урожая, воздавая хвалу тому, Кто создал мир.
В тот год дождей было мало. Так мало, что даже вади остались сухими, а выпавшие с неба скудные капли впитывала в себя сухая, растрескавшаяся земля. Тяжелая зима выпала жителям Бейт-Лехема, называемого также Эфрата, солнечная, теплая и сухая. Земля не могла прокормить всех, не слушалась плуга, крошилась в пальцах. Семена, брошенные в землю, не нашли воды и погибли. Голод наступил а горах иудейских, такой голод, которого не знали уже много лет. Жаркое солнце палило безжалостно, сохли виноградники, оливковые деревья простирали к небу сухие ветви свои, иссякала вода в цистернах. Дети пухли от голода и жалобно просили есть, их крики становились все громче, а потом затихали, люди лежали в тени навесов, облепленные мухами, и умирали от голода и жажды.