Записи на таблицах

В ту зиму, когда успокоилось немного сердце Наоми, умерли сыновья ее, Махлон и Кильон. Неизвестная доселе болезнь пришла в Моав вместе со стадами, которые гнали арамеи на юг, продавать в Египет. От этой болезни опухали ноги и руки, ужасная слабость разливалась по всему телу, острый, как нож, кашель раздирал грудь, пока не появлялась на губах кровь, и умирали люди, тщетно призывая богов, в метаниях и криках, сводило тела судорогой от страшной боли, темнел мир вокруг, и только ангел смерти избавлял несчастных от страданий. Четыре дня умирали Махлон и Кильон, вопли их становились все громче, они вспоминали и молили Бога Всевышнего, проклинали Кемоша, бога моавского, звали мать и жен, на пятый день, после восхода солнца над серым плоскогорьем Моава, их души устремились к тому, кто дал их, а тела опустили в ямы, рядом с отцом их Элимелехом. Наоми уже не плакала, слез не было у нее в высохших глазницах. Она молчала. Страшным было молчание, словно окаменела Наоми, стояла над могилами сыновей, и взгляд ее был устремлен на Запад, туда, где за водами Мертвого моря желтели горы Иудейской пустыни, а дальше поднимались зеленые холмы Эфраты.

Вечером она поцеловала землю у могил, вернулась в шатер, обратилась к невесткам. Коротко, в нескольких скупых словах, поблагодарила их и сказала, что хочет вернуться в землю Иудейскую. Господь Бог Иудейский, как слышала она от купцов, дал благословение земле, и дожди шли уже несколько зим, и утучнела земля. А, кроме того, она больше не может жить в земле Кемоша, ибо проклятие языческого божка на семье ее. Поэтому- предложила Наоми Орпе и Рут — уходите к народу вашему, ибо вам нечего будет жить со мной, старухой, в чужой земле. Не мне ли — говорила Наоми — знать, что это, жить на чужбине.

Невестки, женщины добрые и мягкие, заплакали громко, просили Наоми не гнать их, дать им уйти с нею, вспоминали любимых мужей, клялись Кемошем в вечной преданности свекрови. Но та была непреклонна. Утром старуха запрягла волов в старую телегу, положила на нее нехитрый скарб — немного посуды для мясной и молочной еды, особое блюдо для опресноков, три холщовых платья, да коробочку с золотым кольцом, подаренным Элимелехом. Взяла еще три хлеба круглых, да мешочек муки и бурдюк с водой, села в телегу, и хлестнула волов по спинам. Те медленно пошли к дороге, петляющей по склону Моавских гор прямо к Мертвому морю, к той его части, что залила погибшие Сдом и Амору, там дорога круто уходила в пустыню, и через Хеврон вела к Бейт-Лехему иудейскому.

Невестки еще спали в шатре, не зная, что свекровь уходит, Орпа спала крепко, похрапывая во сне, но Рут не спалось. Она услышала скрип колес, выскочила из шатра и бросилась вслед за Наоми, вниз по склону горы, раздирая в кровь босые ноги о колючки и острые камни, перескакивая через низкие каменные изгороди полей, забыв про змей и скорпионов. Пока телега Наоми ползла по извилистой дороге — петля за петлей, Рут неслась напрямик, упала, разбила коленку и разодрала платье, поднялась и снова побежала. На одном из поворотов, где стоял межевой камень, ей удалось догнать Наоми, она выскочила перед телегой на дорогу, схватила волов за узду и остановила их.

И сказала Наоми: «Вот, вторая невестка моя вернулась к народу своему и к идолам своим., к Кемошу, Ашейре, Баалу. Возвращайся и ты за Орпой! Но сказала Рут: «Не проси меня покинуть тебя и уйти от тебя обратно, потому что куда ты пойдешь — пойду и я, и где ты заночуешь, там заночую и я. Твой народ это мой народ и твой Бог — мой Бог. Где ты умрешь, там и я умру, и там похоронена буду. Пусть воздаст мне Господь, но с тобой разлучит меня лишь смерть!» И увидела Наоми, что она настаивает на том, чтобы идти с ней, и перестала уговаривать ее. Она поняла все… она чувствовала то, что чувствовала сейчас Рут, огромное и страшное одиночество, навалившееся на нее, и Рут стала одинокой после смерти Кильона, бездетной, никому не нужной и проклятой в среде народа своего, за то, что вышла замуж за чужеземца. И Наоми слезла с телеги. Волы стояли спокойно, пережевывая жвачку, ярко светило неистовое солнце, ветер, дувший поутру с плоскогорья, утих, и не катил больше кустики перекати-поля, не шевелил листвы редких низких деревьев. Наоми оглянулась назад, на землю Моава, на горы, где лежали ее муж и сыновья, посмотрела в заплаканные глаза дочери Моава, стоящей перед ней, опустила взгляд ниже, на ее изодранный подол платья, на бедные израненные ноги, ходившие еще недавно по меже рядом с ее сыном, когда они сеяли ячмень… И обняла Наоми невестку сухими, слабыми руками, и помогла ей подняться в повозку, потому как Рут почти не могла стоять после неистового бега по склону горы.