Записи на таблицах

Вздох облегчения пронесся по стану, поднялись опущенные долу лица, распрямились плечи. Руки мужчин легли на рукояти мечей, а женщины стали разыскивать весело бегавших детишек и звать их.

Иешуа кликнул к себе двух лазутчиков, соглядатаев, опытных в разведке и остроглазых, худых и жилистых. Молодые парни, не прожившие еще и двадцати весен, стояли перед ним, скромно переминаясь босыми сильными ногами в пыли.

Иешуа взглянул на них, улыбнулся неожиданно: «Что, ребята, не струсите? Работа вам нелегкая предстоит, ох, нелегкая, и опасная. Словят вас — смертью страшной погибнете. Язычники жестоки — бросят вас живьем в печь, что в брюхе у их идола, или в яму с соломой, и подпалят. Изжарят вас огнем, ежели попадетесь».

— «Не боимся, "- сказал один из парней, тот, кто пониже да посмуглее, — «как ящерицы в щелях камней незаметно проберемся мы в город Йерихо, главный их город, что виден отсюда вот там, и все узнаем, и расскажем тебе подробно, вождь».

— «Языком кнаанейским вы владеете, как я понимаю, свободно, да и похож он на язык наш "- сказал Иешуа: «Только глядите — не ешьте у них мяса, ибо оно нечисто, а ежели спросят, почему не едите — скажите, что богам так угодно. И не бойтесь ничего, ибо Господь Бог с вами, и он направит вас и обережет. Идите ночью, когда прохладно. Я буду ждать вас».

С этими словами Иешуа отпустил лазутчиков.

***

Она уже плохо помнила мать. Только чад, поднимавшийся над горшками с похлебками и мясом, да красные толстые руки, тискавшие и подбрасывавшие ее, и большие черные глаза, с искорками, в которые когда ни загляни — смеются глаза. А потом мамы не стало, и никто никогда не говорил Рахав, куда она ушла, а отец, к которому девочка приставала с расспросами — тоже тучный, дородный и рыжий хозяин постоялого двора у восточных ворот в царском городе Йерихо — отмалчивался, и лишь один раз процедил сквозь пожелтевшие редкие зубы: «Лучше бы померла»…а потом, что есть силы, стегнул дочь мокрым полотенцем. Рахав взвизгнула от неожиданной боли, завертелась по кухне, среди больших глиняных кувшинов и мехов с винами и душистыми соленьями, и побежала прочь — во двор, где посреди раскаленного солнцем каменного столба храпели от жары ослы проходящего каравана, лениво отмахиваясь от оводов грязными хвостами, облепленными навозом и дорожной пылью. Там она остановилась, забывая уже про проходящую боль, потерла босой ногой лодыжку другой ноги и уставилась на купцов, сидевших в углу дворика и смачно облизывавших жирные пальцы рук. Один из них — худой, с запавшими щеками, цепко глянул на Рахав, оценил стройное худенькое тело, маленькую озорную грудь под грубым полотном рубахи, длинные и стройные ноги, развитые не по годам бедра. Поманил к себе пальцем. Рахав нехотя подошла — отец не одобрял ее разговоры с проходящими купцами.

— Чья будешь, девочка, — спросил купец, оскалив белые острые зубы?

— Хозяйская дочь я!

— А звать тебя как, хозяйская дочь?

— Рахав!

— Немногословна ты что-то, Рахав. А красива и смугла. Тебе бы цепь золотую, да колечки на пальчики, да сережки круглые вот в эти маленькие ушки, — с этими словами купец потянулся сухой волосатой рукой к уху девочки, и ущипнул его прежде, чем Рахав отскочила в сторону. Купец рассмеялся рассыпчатым коротким смехом, тряхнул волосатой головой и облизнул толстые красные губы.

— Хочешь, Рахав, я подарю тебе колечко?

Она мотнула головой, а глаза ее исподлобья глядели на купца. Рахав не нравился его тонкий, очень длинный нос, кончик которого двигался в такт речи, узко посаженные глаза, какого-то бледного цвета, которые то впивались в ее лицо острым взглядом, то глядели в сторону, полуприкрытые веками. Ей хотелось колечко, хотелось быть красивой и нравиться мужчинам, уже охватывала ее по вечерам горячая истома, и груди начали наливаться и проклевываться, как птенцы, через полотно одежды, и было сладко сжимать тесно-тесно бедра, когда она лежала жаркими ночами без сна, а где-то за стенами кричала птица, и желтая полная луна светила над землей Ханаанской, над кладбищами и ашейрами, над гулкими желтыми долинами гор на западе, над блестящей лентой великой реки Ярдэн. Рахав уже слышала от старших подруг обрывки странных разговоров, от которых замирало сердце, рассказы о праздниках, когда все жители города танцуют вокруг дерева ашейры, пьют хмельное вино, едят специально собранные семена неведомых трав, а потом сплетаются единым ковром тел под тем же деревом, во славу богини плодородия, и плодоносят потом растения, и цветы, и женщины в городе Йерихо.

— Рахав! — отец стоял у входа в дом. Глаза у него были злые и мутные.

— Иди сюда, лисица! Порождение тьмы! Я покажу тебе, что такое разговаривать с чужаками!