Записи на таблицах

Когда старый царь умер, Эглон расстроился, но ненадолго. Он тупо смотрел в землю, когда тело царя, завернутое в благовонные простыни, клали в глиняный гроб, похожий по форме на человека, вот закрыли гроб крышкой, на которой грубыми выступами торчали нос и толстые губы, и закрытые глаза, а потом опустили в вырытую заранее яму, и засыпали землей. Царевич стал царем, это было удобно и придворным, которым обжора Эглон нравился своим покладистым нравом, и народу, разумно считавшему, что обжора-царь и народ голодным не оставит.

И народ оказался прав.

Богатые дары иудеев Эглон любил принимать более всего. Глиняные кувшины огромного размера, доверху наполненные отборной пшеницей, тюки тонкой овечьей шерсти, тонкие белые ткани, удивительно прочные и мягкие, в которых телу прохладно летом и тепло зимой, слитки серебра, медные кольца, и округлые пузатые бурдюки сухого вина, красного как кровь, веселого и огнистого, от которого легко голове и тяжело ногам, и его можно пить и пить, и не пьянеть — только знай не вставай на ноги, а то неровен час — упадешь. Караван с дарами иудеев пришел в восемнадцатый раз. Успел уже постареть царь, редкая борода стала седой, облысела похожая на яйцо голова, отяжелел Эглон и ходил с трудом. Ноги его покрылись язвами, от царя плохо пахло немытым телом. Он чувствовал, что скоро умрет, с каждым днем смерть становилась все ближе. Тщетно искал Эглон знахаря, который найдет тайные травы, дарующие молодость и вечную жизнь. Распрашивал и жрецов богов разных, авось, кто знает слово секретное, открывающее тайники души и делающее тело гибким и молодым.

А во дворе призывно кричали верблюды из иудейского каравана. Эглон спустился по лесенке, медленно, опираясь на посох царский, позолоченный, ступая распухшими босыми ногами, подошел к сваленной в кучи поклаже, подивился красивому ковру, и тут молодой худой иудей, удерживаемый с трудом двумя стражниками, рухнул у ног Эглона и закричал в голос:

— Слово тайное есть у меня к тебе, царь!

Стражник занес уж было копье над наглым иудеем, но Эглон удержал его.

— Тише, — пробормотал царь, — тише… не надо…

Жирной рукой ущипнул иудея за щеку, похлопал по левому бедру, ища кинжал, спрятанный под длинным плащом с кистями. Кинжала не было.

— Что за слово, иудей? Говори!

— Я был у жертвенника в Гилгале, что сложил Иешуа Бен-Нун после победы над Иерихо, — заговорил горячим шепотом молодой человек. Черные глаза его пылали безумным огнем, слюна потекла ручейком по бороде, — в Гилгале был я, ночью, когда луна полная, и слышал слово тайное от Господа нашего, Эль-Шаддаи, Господа Цеваота. Но никому не дано слышать слово это, ибо узнавший его станет сильнее всех царей земных, и даже сильнее тебя, Эглон. А мне этого слова не надобно — так я передам тебе его, царь Моава, да славится имя твое!

Эглон засеменил по лестнице наверх, махнул рукой иудею — следуй, мол, за мной, сделал знак страже — те поняли без слов, царь хочет быть один, и вышли стражники. В конце-концов, иудей без оружия, а царь еще силен и тучен, навалится на мальчишку и раздавит.

В верхней комнате было прохладно, на окнах висели занавеси из пестрой ткани, стояло кресло египетской работы, с шакальими головами на ручках, стены были расписаны изображениями Кемоша и Анат, Ашейры и Адада. Царь опустился в кресло, и услужливый иудей, наклонившись в учтивом полупоклоне, приблизился к нему.

Приблизился, неожиданно запустил левую руку под полы плаща… сверкнул бронзовый обоюдоострый меч.

Боль, страшная, острая, жгучая пронзила Эглона. Небывалая боль, от которой сразу потемнело в глазах, и ужас охватил царя. Он хотел крикнуть, но жесткая ладонь зажала ему рот крепко-крепко. Слабеющей рукой схватился царь за ушедший в него клинок, разрезал ладонь,

и не было сил кричать, мутной пеленой застлало стены комнаты, цветистые фрески, пестрое полотно на окнах, а потом померк свет, и стало темно, только звенело в ушах, и потом стих и этот звон.

Эглон поник в кресле, меч по рукоять ушел в его живот, и скрылся в складках его, жидкие испражнения стекали по толстым ногам. Тяжелый спертый запах наполнил комнату.

Иудей разжал руку, судорожно сжимавшую меч, отнял ладонь от лица Эглона. Тот смотрел в сторону невидящим взглядом. Жаль… он не услышит…

— Я Эхуд, сын Гэйры Биньямитянина, — сурово сказал молодой человек, — а ты, необрезанный язычник — станешь добычей птиц полевых и червей могильных. И будь проклят народ твой, больше ему не быть нам хозяином.

Эхуд вытер руку о занавесь, откинул ее, чтобы западный ветер ворвался в открытое окно, быстрыми шагами вышел из комнаты.

Стражники внизу покосились на него.

— Царь-царей думает над словом пророческим, просил не мешать, меня выгнал, — вздохнул Эхуд, — а я пойду пока накормлю верблюдов.