Записи на таблицах

И вслед за вдовою вонзали они отросшие желтые ногти в плечи свои, рвали черные с проседью волосы, посыпали лицо пылью придорожной, заранее принесенной с улицы. Жутким огнем светились их глаза, почти безумным огнем. Эхуду стало страшно, еще страшнее, чем в те долгие несколько часов, когда стоял он по щиколотку в пыли, не отрывая слезящихся глаз от мертвого уже отца, вдыхая знакомый с детства запах его пота, сменяющийся постепенно на сладковатый запах тлена.

Мальчик снова выбежал на улицу, в груди его что-то огромное и тяжелое колотилось, рвалось наружу, и вот потекли снова слезы по грязным щекам, не принося облегчения.

Отца не стало. Не стало и не будет никогда больше его могучая рука трепать непокорные волосы Эхуда.

Схватил Эхуд камень с земли, левой рукой ухватил его, округлый, горячий от лучей солнца, с силой швырнул куда-то далеко-далеко, где ночь поднималась над Моавскими горами.

— Вы все подохнете, моавитянские псы! Заберет Бог вас всех, будьте прокляты, именем Господа Бога, Бога Шаддая, древнего Бога Израиля — будьте прокляты вы, и да погибнут дети ваши! — кричал Эхуд в исступлении, все новые и новые камни хватала с земли его детская, но сильная рука, грязная и исцарапанная.

Дары

Эглон любил получать подарки.

Огромное тело его скрывало невыросшую душу мальчишки, которому дарили слишком много подарков. Слишком много. Не знал царский сын, что такое отказ, щедро одариваемый отцом и придворными, он не испытывал ни в чем недостатка.

Хотелось Эглону раковин с морского побережья — и вот, караван снаряжался его отцом в Филистию, и привозили мулы мешки морских раковин, собранных на берегу Великого моря, и обломки кораллов, все еще пахнущие соленым и манящим запахом далеких странствий, смоленными кораблями купцов из Филистии и Финикии, рыбой и потом гребцов. Для Эглона устилали этим морским богатством землю во внутреннем дворе царского дома, и молодой принц играл створками давно погибших устриц, перебирал в руках пригоршни мелкого желтоватого песка, блестящего на солнце и так не похожего на мутно-коричневый песок плоскогорья.

А хотелось Эглону поглядеть, как люди лежат в воде и не тонут, как снаряжался новый караван, и носилки царские, египетской вычурной работы, с головами шакалов на рукоятях, подавали принцу. Медленно спускался караван с плоскогорья Моавского, шаг за шагом по тропам, извилистым и узким, и воздух становился все более тяжелым и густым, пахло смолами, и тяжелым запахом серных источников, и вот, огромное свинцовое озеро расстилало перед Эглоном неподвижное зеркало свое. Слуги раздевались до набедренных повязок, входили в воды, густые и угрюмые, в этих грузных водах тело не тонуло, и можно было часами лежать на спине, подставив лицо и живот беспощадному солнцу. И пусть как огнем жгло расцарапанные ноги, и язвами покрывалось тело от долгого лежания в воде, Эглон не выпускал слуг на берег, забавляясь их беспомощным барахтаньем в мертвых водах, смеясь от души. Его маленькие глаза исчезали в мешках жира, в которые превратились щеки его, и жирный складчатый затылок трясся от хохота, как застывший мясной навар.

Иногда Эглон просил у отца устроить бои самых сильных пленников, которых много было при дворе царском. Приводили арамеян, и евреев, и плиштим, а иногда специально покупали в далеком Египте негров и ливийцев. Раздавали несчастным оружие — серповидные бронзовые мечи, маленькие щиты, сплетенные из прутьев и оббитые кожей, дротики, кинжалы, топорики. На утоптанной земле у ворот дома царского боролись они насмерть, и кольцо царской стражи окружало площадку, чтобы никто не вырвался и не пытался сбежать. Боролись неистово, яростно, зная, что не будет пощады тому, кто попытается избежать борьбы. Лилась кровь, потоками, скрежетали мечи, хрипло кричали обреченные на смерть, бросаясь друг на друга, а когда ломалось и тупилось оружие, хватали друг друга руками, царапали ногтями, метя в глаза, кусали зубами, боролись в кровавой жиже, смешанной с грязной землей, мочой и калом, и внутренностями убитых. Сражались среди трупов во славу веселия отпрыска царского. Умирая, звали богов своих, матерей, выкрикивали брань и угрозы. Эглон смотрел на них, необыкновенно возбужденный, лицо его наливалось краской, выпучивались глаза, слюна бежала из открытого рта по подбородку. Толстые руки шарили по сторонам, стараясь ухватить стоящих рядом рабынь, приставленных к нему специально для этого случая, Эглон возбуждался побоищем, происходящим внизу, набрасывался на молодых женщин, терзал их тела своими толстыми пальцами, ревел, как бык перед случкой, и, случалось, овладевал одной из них, подминая под себя несчастную всем весом своего тела. Но насыщался он быстро, и отваливался в сторону, как тучный бурдюк с вином, раскинув руки и ноги, а внизу, под балконом царского дома, все еще хрипели, убивая друг-друга, обреченные умереть, пленники.