Записки

Князь С. Г. Волконский: "…если какие-либо и были сделаны распоряжения о преследовании неприятеля (при вступлении отряда в Москву. — П.Г.), то они были сделаны по настоянию и указанию полковника Бенкендорфа. Но если Иловайский 4-й не заботился о распоряжениях по военной части и о внутренних первых мерах устройства Москвы и поруганной святыни, то об этом сейчас озаботился Бенкендорф и, чтоб скрыть все неистовство учиненных в соборе Кремлевском пакостей, он, Бенкендорф, совместно со мною наложил печати на все входы вовнутрь, чтобы скрыть от глаз православных эти поругания до приведения в должное устройство по распоряжению митрополита и духовной части.

Но зато Иван Дмитриевич Иловайский с попечительным вниманием рассматривал отбиваемые обозы у французов, которые без исключения препровождались к нему на личный осмотр. Он тогда имел свое пребывание на Тверской в теперешнем доме Белосельского. Все вносилось в личное его обозрение, и как церковная утварь и образа в ризах были главною добычею, увозимой французами, то на них более обращал внимание Иловайский и делил все на два отдела: что побогаче в один, что победнее в другой. Эта сортировка Бенкендорфу и мне показалась странным действием, и Александр Христофорович спросил его: "Зачем этот дележ? ведь все это следует отдать духовному начальству, как вещи, ограбленные из церквей Московских и следующие обратно в оные". Но на это Иловайский отвечал: — Нельзя, батюшка, я дал обет, если Бог сподобит меня к занятию Москвы от рук вражьих, все, что побогаче, все ценное, доставшееся моим казакам, отправить в храмы Божьи на Дон, а данный обет надо свято исполнить, чтоб не разгневать Бога. — Попало ли все это в церкви на Дон или в кладовые Иловайского, — мне неизвестно, но верно то, что ни убеждения Бенкендорфа, ни мои увещания не отклонили Иловайского от принятого им распорядительного решения"[75].

И еще одно свидетельство в том же духе. "По очищении церквей Божиих от хлама, я запечатал их моей печатью (начальника канцелярии временного коменданта города Москвы. — П.Г.) до возвращения духовенства и, вышед из Кремля, был удивлен уже не небесным, а земным промыслом, — наваленных в кремлевском рву и валявшихся по улицам человеческих тел не стало. Подмосковные крестьяне, конечно самые досужие и сметливые, но за то самые развратные и корыстолюбивые во всей России, уверясь в выходе неприятеля из Москвы и полагаясь на суматоху нашего вступления, приехали на возах, чтобы захватить недограбленное, но гр. Бенкендорф расчел иначе и приказал взвалить на их воза тела и падаль и вывезти за город на удобные для похорон или истребления места, чем избавил Москву от заразы, жителей ее от крестьянского грабежа, а крестьян от греха. Но если подмосковная промышленность встретила неудачу в дурном намерении, то успела в добром. Я нашел на площади против дома главнокомандующего целую ярмарку. Она была уставлена телегами с мукой, овсом, сеном, печеным хлебом, папушниками, сайками, калачами, самоварами со сбитнем, даже с разной обувью, и ясно показывала, что около Москвы не было пропитания только неприятелям, и к народной чести надобно заметить, что цена на съестные припасы ни мало не возвысилась против прежней, а изобилие беспрерывно умножалось по мере наполнения опустелой Москвы"[76].

Это повествование свидетельствует не только о достоверности сообщаемого мемуаристом Бенкендорфом, но и о его скромности: он нигде не говорит о себе и своих делах в частом для мемуаристов стиле "самоутверждения". Даже в письме к Воронцову он не полностью перечислил свои "полицейские" подвиги по организации и нормализации городской жизни в послепогромной Москве. Его административные таланты были не меньше, чем военное дарование, — от импровизированной вывозки мертвецов до организации городской торговли.

Народ, "общество" и автор в "Записках Бенкендорфа"

Все привыкли к таким характеристикам графа Бенкендорфа: самая мрачная личность мрачной эпохи, выразитель интересов крупных землевладельцев-крепостников и сам крепостник, душитель всего лучшего, что было в современном ему обществе и гонитель "лучших" людей, гениальных поэтов, царский сатрап и соучастник, вместе с царем Николаем Первым, в убийстве Пушкина и Лермонтова, гонитель и душитель русской литературы и культуры, жестокий солдафон, член Следственной комиссии по делу декабристов и участник суда над ними, участник казни декабристов и т. д. — словом, "враг народа". Он еще и националист: начинает свои "Записки" с демонстрации ненависти к полякам.