Записки

Под Москвой отряд Винценгероде остановился у Черепкове (Бенкендорф, а следом и Федор Глинка называют его Черенково). Эта деревня некогда была селом, откуда его владельцем был перенесен в соседнее селение приход. Знаменитое и ныне своим храмом, выдающимся памятником архитектуры XVII века, Троице-Лыково является преемником Черепкове. По старинному местному преданию, по воспоминаниям давно уже ушедших старожилов деревушки, здесь были похоронены вывезенные казаками и скончавшиеся от ран участники Звенигородского боя. Позднее выстроенная около 1879 года Всехсвятская часовня (возможно, это было уже не первое подобное сооружение) воспринималась обитателями Черепкова и окрестностей как воинский храм-памятник войны 1812 года. Часовня долгие годы стояла в запустении, пока не была снесена вместе с остатками деревни в 1984 году. Теперь их место занимает территория известного кардиологического центра, называемого в народе "чазовским". Сохранилось лишь несколько старых фотографий, на которых запечатлены руины часовни-памятника.

Под Москвой отряду Винценгероде была определена новая задача прикрытие северного фланга уходящей через Москву в сторону Рязани армии. Затем, как видно из письма Кутузова Винценгероде от 3-го сентября, прикрытие северных направлений и фактическая блокада оккупированной Москвы от Дмитрова до Волоколамска и даже до Можайска становятся основной задачей. Отряд охраняет пути к северной столице России. Среди свидетельств Бенкендорфа об этом времени обращает на себя внимание следующее. Великолепное в своем лаконизме описание зрелища московского пожара содержит важную деталь: оценку офицерами отряда последствий бедствия для Великой армии. Национальное бедствие, трагедия России не будет торжеством врага, поскольку пожар уничтожает те ресурсы города, что врагу столь необходимы. Наполеон и его армия на них рассчитывали, они, эти ресурсы, были для них самым главным в столице. Их утрата в пожаре невосполнима. Строгий военный взгляд на положение врага помогает воинам отряда пережить всеобщую, воспринимаемую каждым как личную, беду. Можно без тени сомнения перенести это на всю русскую армию, получившую после московского пожара уверенность в том, что этот пожар есть бедствие и для армии неприятелей, уверенность, которая стимулировала процесс восстановления того боевого духа, той воли к исполнению своего воинского долга, что были поколеблены при оставлении Москвы. И доверие к командованию, вера в мудрое смирение Кутузова были восстановлены московским пожаром среди тысяч солдат, не отвечавших на воинское приветствие убеленному сединой полководцу при исходе из Москвы. "Что Москва в руках французов — это, братцы, не беда: наш фельдмаршал князь Кутузов их на смерть завел туда". Источник этой хрестоматийной песни в солдатских впечатлениях от московского пожара.

В рассказе об этих трагических днях воспоминания Бенкендорфа требуют только одного уточнения. Переправа отряда через Москву-реку, которую Бенкендорф блестяще осуществил в отстутствие Винценгероде, происходила не у Хорошева, а ближе к Черепкову у села Троице-Лыково.

Переправа была произведена даже "качественнее" перехода через Разводню при Звенигороде. В виду всего корпуса Богарне произвести столь удачную атаку на его конный авангард мог только очень смелый и уверенный в своем отряде командир, Которого прекрасно понимают все подчиненные от старших офицеров до самого "низшего чина".

Время пребывания французов в Москве стало самым "партизанским" в истории отряда, и Бенкендорф весьма живописно рассказывает об этом времени, описывая свой лагерь около Волоколамска. Но важнейшим его свидетельством, может быть, самым главным из всех воспоминаний, является его описание Москвы в первые часы по уходе из нее Великой армии. Описание Кремля и Успенского собора, в который они с Сергеем Волконским вошли первыми, имеют силу первого свидетельства. Все сведения, сообщаемые Бенкендорфом о состоянии собора, находят подтверждения в иных, позднейших свидетельствах. Но ни у кого более нет столь сильного описания того страшного зрелища, что представилось взорам двух императорских флигель-адъютантов. Никто, кроме Бенкендорфа, не передает с такой силой в столь немногих словах боль и печаль, порождаемые этой картиной безумного кощунственного разрушения.