Записки

Смерть императрицы приключилась в 5-е число ноября; занимаясь делами в своем кабинете, пошла в потаенную комнату, и там роковой удар ее поразил; прибежавшие ее камер-фрау и камер-медхены нашли ее лежащею на полу без чувств; на другой день она скончалась[189].

С печальным сим известием отправлен граф Ник<олай> Алек<сандрович> Зубов к императору Павлу I, законному наследнику российского престола, находящемуся тогда в Гатчине. Государь надел на него Андреевский орден и поехал тот же час в Петербург, приказав за собою следовать гатчинским своим войскам. Весь двор, сенат и генералитет в Зимнем дворце его ожидали, где тотчас ему и присягнули.

Говорят, что императрица сделала духовную, чтобы наследник был отчужден от престола, а по ней бы принял скипетр внук ее, Александр, и что сие хранилось у графа Безбородки. По приезде государя в С.-Петербург, он отдал ему оную лично; правда ли то, неизвестно, но многие, бывшие тогда при дворе, меня в том уверяли.

Император приказал приготовить печальную церемонию; сам перенес прах родителя своего, императора Петра III, из Александро-Невско-го монастыря, [где], под предлогом, что он был не коронован, там был погребен. На одном катафалке поставил с покойною императрицей, и вместе погребены в соборной церкви Петра и Павла, где прах покоится всех императоров и императриц.

На другой же день указал, чтобы отдаваемые им при пароле приказы признаваемы были за именные повеления, и того же дня пожаловал в фельдмаршалы кн. Ник<олая> Вас<ильевича> Репнина, графом и фельдмаршалом Михаила Федотовича Каменского, графа Вал<ентина> Платон<овича> Мусина-Пушкина, графа Ивана Петровича Салтыкова[190].

Зять мой Сергей Кузьмич Вязмитинов пожалован военным губернатором в Каменец-Подольский. На другой день прибыл новый курьер, что вместо того он назначен в Чернигов, и куда он отправился в самой скорости; и только что там пробыл дня два, пожалован был комендантом в Петропавловскую крепость.

Гатчинские войска и всех их офицеров государь сравнял в чинах co старою гвардией, многим из них дал государственные места, как-то: Обольянинова пожаловал провиантмейстером, а потом генерал-прокурором; Аракчеева комендантом петербургским; по времени, Кутайсова, своего брадобрея из полоненных турок, — графом и обер-гофшталмейстером двора, то был его первый любимец, дав им великие имения. Дико было видеть гатчинских офицеров вместе со старыми гвардейскими: эти были из лучшего русского дворянства, более придворные, нежели фрунтовые офицеры; а те, кроме фрунта, ничего не знали, без малейшего воспитания, и были почти оборвыши из армии; ибо как они не могли быть употреблены в войне и, кроме переходов из Гатчины в Павловск и из Павловска в Гатчину, никуда не перемещались, а потому мало и было охотников служить в гатчинских войсках. Однако ж несколько было из них и благонравных людей, хотя без особливого воспитания, но имеющих здравый рассудок и к добру склонное расположение, а потом, приобыкши к важнейшим должностям, служили с пользою государству.

Все генералы, начиная от фельдмаршала, сделаны были шефами полков, а в недостающие полки генералов произведены полковники в генерал-майоры. Такое вдруг множество явилось генералов, и такое скорое производство потеряло уважение к оным, равно как и к орденам; ибо император не раздавал, а разметывал их.

Переменил мундиры, одел всю армию на манер прусский, прошлого века; тоже и самый прусский старый военный устав издал к исполнению, введя совсем новый род службы, так что старые генералы не более знали новую службу, как и вновь произведенные прапорщики; старым людям, сделавшим навык к прежнему обряду, трудно было не только исправлять ее, но даже и понять. За то ежедневно одни отставлялись, другие исключались, многие генералы с дарованиями принуждены были оставить службу; а зато производство шло с непостижимою скоростию, так что, едва получа один чин, уже и в другой производились. Служащим в отдаленных корпусах еще несколько было полегче, а тем, которые были ближе, несравненно было труднее. Сам гр<аф> Алек<сандр> Васил<ьевич> Суворов пострадал; сказывали, что он перед разводом показывал свою блажность, говоря: «Пукли не пушка, коса не тесак, а я не пруссак: я фельдмаршал в поле, а не при пароле». Удивительно, что сей тонкий человек говорил такие речи, которые не сходствовали с его умом. Государю о том донесли, и [он] послал за ним фельдъегеря, с которым он приехал и явился на другой день на вахтпарад.

Вскоре он сослан был в свои деревни, в Владимирской губернии находящиеся, где и проживал под надсмотром земской полиции[191] до назначения его командовать российско-австрийскою армией в Италии противу французов.