Записки арбатской старухи

Мне очень хотелось попасть на школьную елку. К ней готовились заранее, и я предвкушала волшебный вечер. Зима 1940–1941 года была необычно холодной, морозы за 30–40 °C, мама не хотела меня пускать, но я уговорила Паю. Меня поверх шубы и валенок закутали в большую шерстяную шаль, так что даже щелки для глаз не осталось. Я держалась за Паю и шла вслепую. На углу Мерзляковского и Поварской Пая остановилась, чтобы дать мне подышать. Она приоткрыла шаль, и я увидела необычную картину: уже стемнело, на улице не было ни души, замерзшие дома светили окнами, а на небе над двухэтажной старинной аптекой сияла огромная яркая луна. Мы с Паей были одиноки в этом ледяном пустом и немного страшном мире. Мы быстро свернули в переулок и пошли в школу. Елку я не помню, самое яркое впечатление осталось от холодного лунного неба над замерзшей безлюдной улицей.

Несмотря на простуды, следовавшие одна за другой, на выпускном утреннике в школе я тоже смогла побывать и даже танцевала на нем танец розового цветка. Но сразу после этого заболела дифтеритом и испортила все планы моих родителей. Болела я дома, где мама организовала карантин, она сама ухаживала за мной, а Пая и папа поддерживали связь с внешним миром.

Война

Я поправилась, но еще считалась носителем инфекции и не имела права общаться с детьми. Родители решили вывезти меня на дачу в Кратово. Дача была снята заранее. Переезд на дачу был назначен на воскресенье. Машина была загружена, квартиру заперли и все спустились вниз. Папа нес меня на руках, т. к. я была еще слаба. Шофер, ожидавший нас у машины, сказал:

— Сейчас будет говорить Молотов.

Мы стали ждать. На Арбатской площади были включены репродукторы, площадь постепенно заполнялась народом. Молотов произнес свою речь. Мы все поднялись в дом.

Папа начал звонить по телефону, они с мамой о чем-то советовались с друзьями. Шофер говорил о явке на призывной пункт. Мы с Паей просто ждали.

В конце концов, родители решили ехать: все было готово, меня нужно увезти на свежий воздух. По дороге мы отмечали первые признаки войны на улицах города: около сберкасс выстраивались небольшие очереди, на улице появилось много военных с противогазами через плечо. На стенах домов появились плакаты с надписями: «газоубежище».

В Кратово было тихо, с участков не доносилось никаких звуков. Родители нас с Паей устроили на даче и уехали в город. Мы прожили с Паей неделю, почти ни с кем не общаясь. Слышно было только карканье ворон, которых в том году было великое множество. Потом приехал папа на машине и увез нас в город.

В этот момент началась эвакуация. В эшелон Академии Наук нас не взяли из-за моего дифтерита. Но опасность приближалась. Правительство распорядилось вывезти всех детей из Москвы за черту города ввиду возможности бомбежек. Мы с Паей уехали в деревню под г. Дмитровом, где были какие-то знакомые. Позднее к нам присоединились бабушка с Галей. Москву начали бомбить, вечерами над городом виднелось зарево. От неопределенности и рассказов становилось страшно. Мы пробыли там несколько дней, потом приехали мама и дядя Аркаша и увезли нас. Завод дяди Аркаши готовился к эвакуации. Больше мы с ним не виделись до конца войны.

Центр Москвы бомбили особенно жестоко, хотя все большие ансамбли зданий были уже под камуфляжем. Кремлевские звезды зачехлены, и сверху территория Кремля была представлена, как лес. Стекла окон были заклеены бумажными полосками крест-накрест. Бомбежки были каждый день. Мы с мамой и Паей спускались в подвал, где в бывшей пекарне устроили бомбоубежище. К нам каждый вечер приходила Зина и сидела в бомбоубежище вместе с нами. Она очень боялась и хотела быть рядом с мамой.[7] Папа и другие мужчины нашего дома дежурили на крыше.

Днем было спокойно, мы гуляли на бульваре, Пая ходила за провизией, кошмар начинался вечером. На Никитском бульваре устроили пункт противовоздушной обороны: каждый вечер поднимали в воздух аэростаты, похожие на колбасы. На домах, окружающих Арбатскую площадь, поставили зенитки и прожекторы. Однажды мы видели, как немецкий самолет попался в перекрест прожекторов. Зенитки не могли его достать, и он вырвался из светового пятна и ушел. Как было больно! Был введен режим затемнения. Все окна должны быть зашторены, чтобы ни один луч света не пробивался. Распространились слухи о пятой колонне, о сигнальщиках, которые сквозь шторы указывают самолетам цели фонариками. Дети начали днем играть в ловлю шпионов.

В одну ночь бомбежка была особенно длительной и жестокой. На Москву прорвалось много бомбардировщиков, которые знали, где центр города. На Арбате разбомбили угловой доходный дом на углу Воздвиженки. В нашем доме выбило все стекла. В это время папа и дядя Коля стояли перед парадным. Их втащило на второй этаж воздушной волной вместе с осколками стекла, и у обоих кожа была содрана.

В это время у нас в квартире жила птичка в клетке — реполов. Его купили мне в утешение вместо котенка. Реполова убило: в комнату влетел осколок снаряда и попал ему в головку. Мы похоронили реполова на Никитском бульваре под липой.