Записки археографа

Ответ пришел через месяц, 14 мая 1953 г. В нём сообщалось: «Моссовет не может отселять граждан, …а также предоставить служебную площадь организациям и учреждениям, …о чем просят в своем письме тт. Обичкин и Морозов». Ответ был подписан управляющим делами ЦК. Ответ замечателен тем, что директоры уважаемых идеологических центров КПСС просили «служебную площадь» во исполнение решений ЦК. Другое дело, что эти решения уже следовало забыть.

Стремительно «ушли в песок» планы строительства Пантеона, как будто их и не было[941].

Дачу, где умер Сталин и где, по логике, должен был быть организован музей (такой, как музей Ленина в Горках), в мае 1953 г. стали передавать в Министерство здравоохранения, для того чтобы открыть там детский санаторий. Санаторий не открыли, но и музей Сталина, который попытались создать, просуществовал не долго. Не закончили даже издание собрания сочинений вождя…

От какого наследства отказались. Чего не хотела и не собиралась допускать правившая элита – это сталинского террора, нередко обращавшегося против высшей номенклатуры. Этот слой, сложившийся ещё до войны, выдержавший военные испытания, пережил на себе послевоенные репрессии, инициированные Сталиным. Через тюрьмы и лагеря прошли родные и близкие практически всех представителей политической элиты тогдашнего СССР. Угроза репрессий витала над каждым из них. Роли палачей и жертв менялись с удивительной лёгкостью, иногда – и по нескольку раз.

Вскоре после войны под суд по абсурдным обвинениям пошли командование Военно-воздушных сил и Военно-морского флота, генералы и офицеры Главного артиллерийского управления. Затем со средневековой жестокостью были репрессированы «с чадами и домочадцами» руководители ленинградской партийной организации, деятели науки и культуры, обвинённые по делу «Еврейского антифашистского комитета», врачи Кремлёвской больницы, высшие чины Министерства госбезопасности во главе с министром В. С. Абакумовым… Любое из этих «дел» расходилось по стране, как круги по воде, втягивая в смертельный омут всё новые и новые жертвы.

Этот – правящий – слой требовал от власти гарантий своей безопасности и невозможности повторений репрессий прошлого. Политическая элита СССР, партийное и государственное чиновничество добивалось стабильности, защищённости своего положения. Поэтому уже в первые дни после смерти Сталина власть устами министра внутренних дел Берии заявила о необходимости пересмотра дел бывших сотрудников МГБ СССР, работников Главного артиллерийского управления Военного министерства СССР 3 апреля 1953 г. Президиум ЦК КПСС заявил о «полной реабилитации и освобождении из-под стражи врачей и членов их семей, арестованных по так называемому «делу о врачах-вредителях»», и «о привлечении к уголовной ответственности» следователей, обвинённых в фальсификации этого дела. Это сообщение было напечатано в Правде и стало символом реальных перемен, наступавших после смерти Сталина[942].

4 апреля Берия подписал приказ, в котором запрещалось применять, как писалось в этом документе, «изуверские «методы допроса»». Там содержались требования:

• запретить применение к арестованным «мер принуждения и физического воздействия»;

• «ликвидировать в Лефортовской и внутренней тюрьмах организованные руководством б[ывшего] МГБ СССР помещения для применения к арестованным физических мер воздействия, а все орудия, посредством которых осуществлялись пытки, – уничтожить» [943].

Ненависть к репрессиям недавнего прошлого была столь велика, что

любой шаг, исключавший возможность «повторения пройденного» почти автоматически вызывал поддержку высшей номенклатуры.

Вопрос об отношении к Сталину возник на Пленуме ЦК 3-5 июля 1953 г., когда обсуждалось пресловутое дело Берии. Среди участников Пленума, соревновавшихся в том, чтобы побольнее ударить недавнего «министра страха», нашлись те, кто вспоминал, что Берия «оскорблял, изображал Сталина самыми неприятными, оскорбительными словами. И все это, – говорил Каганович, – подносилось под видом того, что нам нужно жить теперь по-новому». Кагановичу вторил другой старый член партийного руководства – А. А. Андреев. Берия «начал дискредитировать имя товарища Сталина, наводить тень на величайшего человека после Ленина. На самом деле появление материалов за подписью Берия в протоколах Президиума по делу врачей, по Грузии и др., где на имя товарища Сталина бросается тень, – ведь это же его дело». Кагановича и Андреева подержал Ворошилов.

И тогда слово взял Маленков. «Здесь на Пленуме ЦК говорили о культе личности и, надо сказать, говорили неправильно. Я имею в виду выступление т. Андреева. …Поэтому мы обязаны внести ясность в этот вопрос».