Записки археографа

– …Давно хотел спросить. Скажи, пожалуйста, был тридцать седьмой год или же после тридцать шестого сразу начался тридцать восьмой?

– Тридцать седьмой! Это надо же! – уклончиво воскликнул отец. Его взгляд стал холодней, а глаза потеплели.

– Уравнение с тремя неизвестными, – сказал он молча, икс, игрек, зет…

– Прости, отец, опять к тебе, – сказал Феликс, входя. – Так как же всё-таки – был тридцать седьмой год или нет? Не знаю, кому и верить.

– Не был, – ответил отец отечески ласково, – не был, сынок, но будет».

Был ли тридцать седьмой год – год символ советской истории? Всё чаще официальная пропаганда старалась руководствоваться рецептом сатирика: «после тридцать шестого сразу начался тридцать восьмой».

Отношение к Сталину, к политическим репрессиям прошлого получило политически актуальный смысл. Сталин надолго был поставлен в один ряд с Хрущёвым, а его, Хрущёва, реформы оценивались властью как по преимуществу вредные. Тема Сталина стала частью политических рассуждений на Политбюро. 30 марта 1972 г., обсуждая вопрос, что делать с Солженицыным, Соломенцев вспомнил про Хрущёва. «Это он, Хрущев, открыл и Якира, открыл и поднял Солженицына…» М. А. Суслов добавлял, что эту ответственность вместе с Хрущёвым разделяет и Микоян.

Подобные обсуждения – уже не споры – продолжались и позже. На заседании политбюро 12 июля 1983 г. К. У. Черненко рассказал своим коллегам о встрече с Молотовым, который был восстановлен в КПСС. Слова Черненко разбередили память о прошлом.

Начал маршал Д. Ф. Устинов: «А, на мой взгляд, Маленкова и Кагановича надо было бы восстановить в партии. …Скажу прямо, что если бы не Хрущев, то решение об исключении этих людей из партии принято не было бы. Вообще не было бы тех вопиющих безобразий, которые допустил Хрущев по отношению к Сталину. Сталин, Сталин, что бы там ни говорилось, – это наша история. Ни один враг не принес столько бед, сколько принес нам Хрущев своей политикой в отношении прошлого нашей партии и государства, а также и в отношении Сталина… В оценке деятельности Хрущева я, как говорится, стою насмерть. Он нам очень навредил. Подумайте только, что он сделал с нашей историей, со Сталиным. По положительному образу Советского Союза в глазах внешнего мира он нанес непоправимый удар…»

Громыко. Фактически благодаря этому и родился так называемый «еврокоммунизм».

Тихонов. А что он сделал с нашей экономикой! Мне самому довелось работать в совнархозе.

Горбачев. А с партией, разделив ее на промышленные и сельские партийные организации!»[946]

Нет, не Сталин был отрицательным героем советской истории для членов политбюро. С позицией маршала Устинова, что Хрущёв, критикуя прошлое партии и государства нанес больше бед, чем любые враги, – были согласны все члены Политбюро.

Сталин как торговая марка. Бурный, полный надежд и иллюзий период гласности, перестройки, породил попытки понять наше историческое прошлое, а вместе с этим – и осмыслить перспективы на будущее. Исторические штудии о советской истории, заквашенные на дрожжах «Краткого курса истории ВКП (б)», лишившись спасительной для них политической цензуры, не выдерживали никакой критики. Появился феномен общественной мысли конца 80-х – начала 90-х годов – рассуждения о неких «белых пятнах» истории, которые, как казалось, можно легко закрасить новым знанием. Огонёк, Московские новости, Аргументы и факты со статьями о ГУЛАГе, политических репрессиях разлетались мгновенно. Книги «о природе сталинизма», такие, как «Иного не дано», «Суровая драма народа» и другие расходились многосоттысячными тиражами. Невозможно было достать книгу А. Рыбакова «Дети Арбата», ставшую беллетристическим изложением отечественной истории конца 30-х гг.

Спор об отношении к Сталину, начатый после публикации (1988) статьи Н. Андреевой в Советской России, стал одним из крупнейших политических событий, радикализировавших общество и подготовивших демократическую революцию 1989-1991 гг.

Что дальше?

Любопытно сопоставить данные двух социологических исследований исторической памяти граждан России, которые проводились в 1990 и 2001 гг. учёными Института социологических исследований Российской академии государственной службы.

В 1990 г. Сталин оценивался как один из самых непопулярных деятелей прошлого – его положительно оценивали только 6% опрошенных (положительная оценка Петра I составила 74, Ленина – 57, а маршала Жукова – 55 %)[947].

Спустя 11 лет положительно деятельность Сталина оценивали уже 32,9% (соответственно Петра I – 90,2, Ленина – 39,9, Жукова – 80,8%).

Почему произошли столь радикальные изменения в историческом сознании?