Записки археографа

Ему вторил Андропов. «Нам нужно действительно… сказать о принятии строгих мер, не бояться того, что это вызовет, может быть, и кровопролитие. Они ведь вместо строгих мер суют нам так называемое «политическое урегулирование». Мы говорим им о принятии военных мер, административных, судебных, но они постоянно ограничиваются политическими мерами. Вместе с тем, нам нужно серьезно поставить вопрос перед польскими друзьями о том, чтобы они заставили «Солидарность» отвечать за дела в Польше. А то ведь сейчас как складываются дела? Экономический хаос, неразбериха и все недостатки в снабжении продовольствия и другими делами вызваны по вине «Солидарности», а отвечает за них правительство»[987].

Брежнев советовал: «Надо будет им сказать, что значит введение военного положения и разъяснить все толком».

«Правильно, – продолжал Андропов, – надо именно рассказать, что введение военного положения – это означает установление комендантского часа, ограниченное движение по улицам городов, усиление охраны государственных, партийных учреждений, предприятий и так далее». Андропов заметил и то, что польские события начинают оказывать влияние на СССР – на Белоруссию и Грузию в особенности.

9 апреля 1981 г. Андропов и Устинов докладывали об итогах встречи в Бресте. «Мы с Устиновым Д. Ф. в соответствии с договоренностью с польскими товарищами выехали в Брест, – рассказывал Юрий Владимирович, – и там, вблизи Бреста, в вагоне состоялась наша встреча. Встреча началась в 9 часов вечера и закончилась в 3 часа ночи с таким расчетом, чтобы польские товарищи не обнаружили себя, что они куда-то выезжали».

Каня был вынужден сказать, отметил Андропов, что контрреволюция сильнее власти. «Что касается ввода войск (советских. – Р. П.), они прямо сказали, что это совершенно невозможно, точно также нельзя вводить военное положение. Говорят, что их не поймут, и они будут бессильны что-либо сделать. Товарищи подчеркнули в беседе, что они наведут порядок своими силами»[988].

На секретной встрече обсуждался даже текст документа о введении военного положения. Проект его был привезён из Москвы, но Каня и Ярузельский по существу отказались это сделать, оговорив возможность подписания в более позднее время[989].

23 апреля на заседании политбюро была представлена очередная записка «комиссии Суслова» – «О развитии обстановки в Польше и некоторых шагах с нашей стороны»[990].

Записка открывалась констатацией: «Внутриполитический кризис в Польше принял затяжной хронический характер. ПОРП в значительной мере утратила контроль над процессами, происходящими в обществе. В то же время «Солидарность» превратилась в организованную политическую силу, которая способна парализовать деятельность партийных и государственных органов и фактически взять в свои руки власть. Если оппозиция пока не идет на это, то прежде всего из опасения ввода советских войск и надежд добиться своих целей без кровопролития, путем ползучей контрреволюции».

«Комиссия Суслова» выделяла три группировки в руководстве ПОРП. К правому флангу были отнесены Фишбах, Верблян, Раковский, Яблоньский. Их определяли как «ревизионистов», имеющих поддержку в партийных организациях, попавших под влияние «Солидарности». На левый фланг комиссия зачислила Грабского, Жабиньского, Олыповского, Кочелека. Их оценили как «наиболее близким к нашим позициям». Центристами были объявлены Каня и Ярузельский. Отмечалось, что они стоят на позициях дружбы с СССР, за сохранение обязательств по Варшавскому договору. «Оба они, особенно Ярузельский, пользуются авторитетом в стране. В настоящий момент фактически нет других деятелей, которые могли бы осуществлять партийно-государственное руководство».

Рекомендации Записки были направлены на укрепление единства ПОРП, сохранение позиций «левого крыла» в руководстве, усиления влияния партии в армии, МВД.

Казалось, всё развивалось по уже знакомому чехословацкому сценарию 1968 г. Кризис в стране, противоречия в высшем политическом руководстве страны, недовольство Москвы действиями своих клиентов, «международная солидарность социалистического содружества в противодействии происков реакции», – всё было так, как и раньше. Однако при внимательном рассмотрении можно обнаружить и разницу. Прежде всего, обращает на себя внимание то, что польское руководство было несравненно более сплочённым, чем чехословацкие партийные лидеры. По крайней мере, из Варшавы не шли «пригласительные письма» во всех их разновидностях, провоцировавшие советское руководство на активные действия «в защиту социализма». Однако важнее было другое. Ни в одном протоколе Политбюро нет прямых сведений о подготовке возможного вторжения советских войск в Польшу. Об оказании давления на польское руководство, о настойчивых требованиях ввести военное положение – много, но о подготовке вторжения – нет ни одного документа.