Записки балерины Санкт-Петербургского Большого театра. 1867–1884

В свободное время мы изрядно шалили. Я была большой шалуньей, и все классные дамы уже наверное знали, в случае происшедшей среди воспитанниц какой-нибудь «истории», Что в ней участвовала «Катенька Вазем». Но главным нашим развлечением были танцы. Много с нами занимались старшие воспитанницы, но чаще всего мы тан-цовали одни, повторяя виденное на репетициях. Помнится, я в детстве очень любила роли королев и старалась всегда их играть, причем для большего эффекта вместо короны надевала на голову чалму, сделанную из казенного синего платка. В этих импровизированных дивертисментах я танцовала партии балерин, причем моим неизменным «кавалером» являлась моя подруга Леонович, отличавшаяся удивительной для ее возраста силой> которая позволяла ей не только «поддерживать» меня, но даже поднимать на воздух.

Рассказав об этих хореграфических упражнениях, не могу обойти молчанием один случай, едва не окончившийся для меня трагически. Незадолго до польского восстания 1863 г., когда политическая атмосфера была чрезвычайно сгущена, а правительство было занято розыском и пресечением «крамолы», которую готовы были усмотреть в чем Угодно, — вздумалось мне с подругами исполнить незадолго до того виденное на репетиции какое-то «Pas de fusils» (танец с ружьями). Так как необходимых для этого ружей в нашем распоряжении не оказалось, мы стали искать, чем их заменить, и углу танцовального зала нашли длинные шесты воткнутыми в них гвоздями. Это были планки, приготовленные для ремонта больших училищных шкаафов. Мы решили, что эти шесты сыграют у нас роль ружей, и станцовали с ними интересовавший нас танец. Затем, от нечего делать подошли к висевшему в том же зале большому портрету Александра II и задумали померить, кто из нас достанет выше шестом его фигуру. Сначала водили по холсту мои подруги, а затем очередь дошла и до меня. Так как я была очень маленького роста, а достать хотелось повыше, я подскочила и хлопнула шестом по лику царя. На мое несчастье, как раз на том конце планки, которым я прикоснулась к портрету, торчал гвоздь острием наружу. Вонзившись в холст, гвоздь разрезал лицо царя от глаза до щеки. Я, конечно, сразу не поняла всей важности моего проступка и лишь после создавшегося переполоха догадалась, что провинилась очень крупно. Прибежало все наше начальство во главе с П. С Федоровым, который до того растерялся от содеянного во вверенном его попечению училище «революционного акта» (в то время и не такие еще факты истолковывались в революционную сторону), что, став передо мной, пятнадцатилетней девочкой, и всплеснув руками, воскликнул с сердцем:

— Сударыня, как вы это сделали?!

Криками и возмущением горю помочь было нельзя. Я только и ждала, что меня уволят из училища. Но Федоров решил, и не без основания, что лучшим выходом из положения будет замять дело и уладить прискорбный инцидент домашними средствами. Был спешно вызван наш учитель рисования Телешов, который наскоро реставрировал портрет так, что порез стал заметен лишь при внимательном разглядывании. В то же время дочь Федорова, Евдокия Павловна, незаурядная художница, начала писать новый царский портрет, который ей удался вполне. Когда он был готов и повешен на место прежнего, на него были наведены два рефлектора, и в ближайший приезд в училище царя он сразу обратил на себя его внимание. Александр выразил свое удовольствие по поводу действительно хорошо исполненного его изображения и, спросив имя художника, сказал Федорову несколько любезных слов. Таким образом, мое «революционное» поведение не только не доставило Федорову неприятностей, но и дало повод проявлению к нему «монаршего благоволения». Портрет этот, насколько мне известно, находился в зале училища до самой Февральской революции.

В год моего поступления в училище пансионерками его были: Марфа Муравьева,[28] впоследствии знаменитая наша балерина, которая, кстати сказать, наблюдая на уроках за моими танцами, первая предсказала мне хорошую сценическую будущность; Фанни Снеткова,[29] Варвара Стрельская,[30] Надежда Сницарова,[31] — все три прославившиеся потом на поприще драматического искусства. Пансионеры в то время считались уже окончившими курс наук, усовершенствовались лишь в танцах и проживали в училище отдельно, получая жалование в размере десяти рублей в месяц. В мужском отделении я застала пансионером А. А. Нильского,[32] служившего потом долгое время премьером Александрийского театра.