Записки балерины Санкт-Петербургского Большого театра. 1867–1884

Однажды, во время летнего пребывания вместе с другими воспитанницами на казенной даче на Каменном острове, мы всем классом отправились под наблюдением Черухиной на прогулку. По дороге мы встретили нескольких морских офицеров, которые любезно предложили нам покатать нас на катере, а после этого посетить и осмотреть их яхту, Стоявшую тут же у Каменного острова. Конечно, мы ухватились за это приглашение, вносившее некоторое разнообразие в нашу скучную и бездельную дачную жизнь. Уговорить классную даму было нетрудно. Накатавшись вдоволь, мы отправились на яхту, где угостились на славу предложенными нам фруктами и сластями. Но насколько были приятны минуты, проведенные на гостеприимной яхте, настолько печально было наше возвращение… Уже приближаясь к нашей даче, мы узрели фигуру П. С. Федорова, стоявшего у балкона со всеми признаками начальственного гнева. Оказалось, что он уже знал о нашей прогулке, — каким образом, нам, конечно, неизвестно — думается мне, что у него были свои доносчики. Нам всем вообще, а Черу-хиной в особенности, был учинен обстоятельный разнос. Но этим дело и кончилось. В позднейшие времена за такую проделку классную даму, конечно, немедленно уволили бы, но в то патриархальное время на дело смотрели гораздо проще, и все недоразумения разрешались, так сказать, по-домашнему, по-семейному. П. С. Федоров, как я уже упоминала, вообще редко показывался в стенах училища, но всегда был в курсе всего в нем происходившего. Это и наводило на мысль, что у него среди училищного персонала были свои лазутчики.

Преподавание общеобразовательных предметов было поставлено у нас не бог весть как высоко. В этом отношении я могла бы сказать словами Пушкина, что

Мы все учились понемногу,
Чему-нибудь и как-нибудь…

В первую очередь вспоминаю учителя истории Лосева, прекрасного педагога, обладавшего редким уменьем оживлять внимание учащихся во время даваемых им объяснений. Когда он замечал, что внимание слушателей падало, он рассказывал какой-нибудь анекдот, а затем постепенно переходил к прерванной нити лекции. Я отлично знала историю и этим читала себя всецело обязанной этому отличному преподавателю.

Фамилии учителя географии не помню, но у меня сохранилось воспоминание об изобретенном нами трюке для подсказки вызывавшимся им к карте воспитанницам. Карта была, как говорится, «немая», т. е. географические названия на нее нанесены не были, но государства были расцвечены разными красками. Мы собрали шерстинки соответствующих цветов и при вопросах учителя, где находится та или другая страна, впереди сидящие прикладывали шерстинку подходящего цвета к волосам, и этого «цветного телеграфа» было совершенно достаточно для правильного ответа.

Когда меня вызывал к доске учитель арифметики Галанин, я, не особенно сильная по части математических наук, отвечала ему, что очень устала от вчерашнего школьного спектакля, у меня-де болят ноги, и я стоять не могу.

— Да, вы, действительно, вчера прекрасно танцовали, — соглашался он, — можете отвечать с места.

А этого только мне и надо было. Я оставалась сидеть, а решение задач мне подсказывали мои товарки.

Хорошо помню преподавателя словесности Рахманова, ученого и дельного человека, к сожалению, в конце моего учения заболевшего душевной боезнью, что и было причиной оставления им службы училище. Особенно врезалась мне в память его манера декламировать пушкинское стихотворение

И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье…

На первой первой строке он опускал указательный палец к полу, а на второй — тыкал оттопыренным большим пальцем в сторону.

Французскому языку первоначально учил нас m-r Фабер. В старших классах, когда мы уже более или менее знали французский язык, с нами занимался Гильмо. Он особенно любил устраивать между лучшими ученицами считки пьес Корнеля, Расина и др. французских классиков. В них главным образом отличалась хорошо знавшая французский язык воспитанница Клеопатра Александровна Глухарева, впоследствии, под фамилией Каратыгиной, известная в провинции и Петербурге драматическая актриса.[10]

Немецкий язык у нас не был обязательным предметом, но, по желанию, его можно было проходить. Его преподавал Herr Гольдфридрих. Я принадлежала к числу его учениц и хорошо помню, как подчас, во время урока, услыхав на улицах военную музыку, мы бросались к окнам и садились на подоконники смотреть на проходивших по Театральной улице солдат, а учителя просили дежурить у дверей и дать нам знать в случае приближения классной дамы. Бедный немец, опасаясь потерять своих и без того немногих учениц (а следовательно, и свой заработок), потакал нашему озорству и исправно нес у дверей караул.

Учителем рисования был художник Телешов. Я никогда не обладала способностью к этому искусству и умела рисовать разве только садовую лейку с вытекающей из нее водой. Когда Телешов давал нам задания, я всякий раз предлагала нарисовать лейку, чем мой снисходительный учитель вполне удовлетворялся.