Записки беспогонника

Вообще за место в кабине порой вспыхивали настоящие ссоры. Ведь сидеть полагалось наиболее важному по званию и по должности лицу, а наши евреи-начальники, большие и малые, всегда стремились по праву и без права занять это почетное место. Впрочем, несколько месяцев спустя их кабинный пыл сильно поубавился, когда машина нашего ВСО подорвалась на мине и сидевший в кабине снабженец Гуревич был убит, шофер ранен, а те, кто находился в кузове, отделались лишь испугом.

Продолжаю рассказывать о нашем путешествии.

Ночевали мы после Севска в деревне Коростове, грязной и бедной, сильно обобранной и немцами и нашими. Ни одной коровы там не осталось. Следующий день ехали мимо разбитых танков и пушек, наших орудий попадалось больше, чем немецких. Спустились к Десне, по временному деревянному мосту переправились, поднялись на гору и попали в город Новгород-Северск. Стоял он со своими древними храмами очень живописно, хотя весь был изрыт немецкими окопами.

Останавливаться ночевать было еще рано, и мы поехали дальше. Следующая деревня оказалась сожженной дотла, следующая тоже. Мы узнали, что и дальше все до одной деревни были сожжены. Начинались те места, где был осуществлен страшный приказ Гитлера: при отступлении уничтожать все. Уцелели деревни лишь в стороне от дороги и то только там, где немцы не успевали выполнить приказ.

Мы проезжали мимо закоптелых рядов высоких и уродливых сооружений — русских печей, мимо обгорелых яблоневых садов. А на пожарищах возились босоногие, оборванные женщины, старики, дети — что-то искали в золе, рубили из свежезаготовленного леса срубы, копали землянки. Хозяйки доили тут же привязанных коров; куры вместо нашестов взлетали на обугленные деревья.

Мы ехали все дальше в надежде найти хату. Становилось темно, миновали одну горелую деревню, другую, наконец увидели в стороне метров за 300 несколько гостеприимных огоньков, но канава помешала нам добраться на машине до тех уцелевших хат.

Гофунг оставил трех солдат — дежурить по очереди у машины, а прочие пошли к хатам. Я взял с собой лишь одеяло и маленький чемоданчик кое с чем. Гофунг с холуем пошли в одну хату, мы остальные — в другую, и залегли все вповалку.

Вдруг среди ночи раздался взволнованно-дрожащий голос Гофунга:

— Скорее к машине! Сторож проспал! Половина вещей украдена!

Мы вскочили, кое-как оделись, побежали. При свете луны все начали яростно ворочать мешки. Иные находили, а я не находил ничего.

Сторож-солдат оправдывался, только залез в кабину, только заснул. Все нашли свои мешки, кроме меня.

Сердце мое упало. Да, пропали оба мои мешка. Не продукты я жалел, а одежду — пропал полушубок, ватник, две гимнастерки, двое брюк, три смены белья. У меня осталось только то, что на мне было надето, и ничего теплого.

Гофунг меня ругал — почему я не взял мешки с собой. Некрасов ругал из-за пропавшего нашего общего с ним гуся. Солдаты дружно встали на мою сторону. Они набросились на сторожа и потребовали, чтобы он отдал мне шинель, которых у него было две, и отдал литр русского масла.

Шинель я взял, а от масла гордо отказался. Мы пошли досыпать ночь. От огорчения я долго не мог уснуть. Я чувствовал, что меня Бог наказал — зачем на сахаровских конях зарабатывал для себя самогон и кур, а больной капитан Финогенов просил только меда, но я и того не сумел ему раздобыть.

Рано утром мы тронулись дальше. Дороги становились все оживленнее. Мы перегоняли многочисленные обозы, шла пехота, ехали машины с военным грузом, тракторы тянули тяжелые орудия. Приехали в районный центр Семионовку; тут наша машина зафыркала и совсем остановилась. Даже неодушевленный ЗИС не устоял перед таким упоительным зрелищем. И другие военные машины тоже все до одной тут останавливались.

Офицеры и солдаты слезали и с узелками под мышкой бежали на базар, иные не раздумывая снимали с себя гимнастерки и нижние сорочки, потом вновь надевали гимнастерки и бежали догонять своих однополчан.

За длинными прилавками стояли женщины. Перед каждой из них была батарея разноцветных немецких бутылок и наших зеленоватых четвертей, литров, пол-литров, четвертинок.

Не молоком, топленым и сырым, не ряженкой и квасом торговали бойкие украинки. Во всех сосудах был лишь самогон — первач, вторик, третьяк, двойной очистки. Денег никто не брал. Цены были без запроса — стакан менялся на носки, на сорочку б.у., пол-литра на гимнастерку, литр на ботинки, на ватник.

Торговля шла оживленная, с прибаутками, с солеными шуточками. Тут же можно было закусить картофельными пряниками, серым дрожащим холодцом, изготовленным неизвестно из каких мослов, солеными огурцами и грибками.

Все наши повыскочили, раздобыли волшебную жидкость. Гофунг чокнулся со своим холуем, солдаты друг с дружкой. Только Некрасов и я мрачно сидели в кузове. Он из скупости, а мне — обворованному — просто нечего было менять.