Записки блокадного человека

(Движение приостанавливается. Очень много об этом расспрашивать неудобно. Собеседник ищет переход. И так же, как с погодой, подворачивается классическая формула перехода – общие знакомые. В данном случае это общие знакомые с почти незнакомым человеком, то есть взятые просто по признаку принадлежности к той же организации. Следовательно, выступают их общие признаки, признаки ситуационные. Это ленинградская ситуация, проблема возвращающихся. В фактическом замечании собеседника уже заранее подразумевается ленинградское осуждение возвращенцев и чувство злорадного превосходства над их ухищрениями в виде командировок и проч. Известно (по публичным выступлениям), что эта тема волнует М., следовательно он должен клюнуть и повести дальше. Опять холуйское удовольствие от того, что этот политически подразумеваемый окрашенный разговор ведем «мы с М.», мы ленинградцы.)

– Здесь сейчас в командировке масса народу – Каверин, О., Герман, Федин (клюнуло).

– Да, К. прилетел, уехал. Неизвестно, что делает. Вообще трус (прямое осуждение). Герман, тот хоть в Северном Флоте работает, все-таки кое-что сделал (снисходительное одобрение с сознанием превосходства). В общем, все они оторвались (ср. публичное выступление на пленуме).

Собеседник: (подогревая тему, льстящую ему, «мы ленинградцы») наводит на Федина.

М.: Ведь он ничего за три года не сделал (та же иерархия).

– Ну, на него не похоже, чтобы он лично испугался (дальнейшее проталкивание темы. Самоутверждение в том, что в разговоре «мы с М.» он может оценивать храбрость, притом признанного человека.)

М.: Нет, не то, что лично испугался. Но растерянность. Оторвался. Неужели он за три года не нашел, что сказать о войне. Он тут проездился по железным дорогам. Был на заводе. Потом пошел в Мариинский театр. Там ремонт. Написал, что там остался какой-то последний резчик или позолотчик, который исправляет плафон. Все это очень хорошо, но ведь он только это увидел (оторвавшаяся интеллигенция).

– А так ничего другого и нельзя увидеть. Я вообще не верю в эти гастроли. Знаменитое собирание материала. Чтобы понять что-нибудь, надо быть, работать в этом месте. Если человек приедет на завод, на корабль, на фронт даже – что он может увидеть?

– Ничего.

– Если вы что-нибудь узнали, то потому что все время с этими летчиками.

– Я даже и по разным частям отказался ездить. Я уж этих людей так знаю, какие они. Какие у них где дети есть.

– Точно так же, чтобы понять, что делалось в Ленинграде, надо было тут жить…

– Конечно…

(Собеседник – высказывает свои всамделишные мысли в самой неподходящей, казалось бы, ситуации, во-первых, потому, что объективация их всегда соблазнительна. Во-вторых, потому, что они получают здесь дополнительную направленность. Опять холуйское удовольствие от свободного (либерализма) и вместе с тем глубоко советского разговора «мы с Мирошниченко». Прямое говорение приятного собеседнику (само как-то слетает с языка, сразу делается стыдно). Наконец, все это подводится к прямому самоутверждению. «Точно так же, чтобы понять, что делалось в Ленинграде…». Во всем этом есть и некоторая смутная практическая целеустремленность – полезно утвердиться в глазах этого человека.

Ситуация разговора благоприятствует вечным общим формулам зачина и перехода, дающим возможность продвижения разговора. Но групповая ситуация дает им специфические содержание и поворот. Так формула погоды тотчас же заполняется содержанием войны. Формула общих знакомых – ленинградских – содержанием проблемы возвращения.)

Приходит Четвериков. Они разговаривают между собой. Мгновенный переход на ту же тему.

Ч.: Каверина видел?

– Нет.

– Он тут в командировке, которую он всю провел в своей квартире.

– …

– Встретил я Дусю Слонимскую. Я ей говорю к слову – вы теперь москвичка. Она обиделась – какая я москвичка, я эвакуированная. Мне – что – я ведь не управхоз. Понимаешь, она боится. Один скажет – москвичка, другой скажет. А потом ее не пропишут. Но я-то – не управхоз.

Разговоры Ольги Берггольц и Макогоненко

По поводу того, что надо ликвидировать дистрофические мотивы.

– Это мелкие люди, которые уже все забыли. Они уже все простили немцам. Сию минуту надо писать о другом. Но к этому еще нужно вернуться. Я всю жизнь буду к этому возвращаться (превосходство глубины).

По поводу написанного вместе с Макогоненко сценария о Ленинграде, который они возили в Москву и с которым затруднения по тем же причинам.

– Он мне сказал, у вас все-таки слишком много внимания уделено продовольственным трудностям. Я ему сказала, видите, я живу сейчас в гостинице «Москва» и не могу достать зубной порошок, и меня каждый день кормят омлетом из яичного порошка… Вот это я называю продовольственными трудностями. А в Ленинграде продовольственных трудностей не было, а была огромная трагедия. И это надо понимать.