Записки доктора (1926 – 1929)

Как будет жить дитя наше родное в этой мёртвой, бездушной пустыне, без этого небесного огня, без этой светлой тени, отброшенной с небес на грешную землю!? Как жить без этого благословения, какое получали, вступая в союз и наши прадеды, и деды, и мать, и отец твой? Как жить с горьким сознанием, что изменила ты своему роду и племени, изменила небу ради земли?!..

От “него” же я узнал, что ты же сама и настаивала на скорейшей “записи”. В разговоре со мной ты ни звука не промолвила о своих взглядах на брак. Не узнаю я своей дочери – так её уже успели переделать, а что же дальше будет?

Вот это и есть то, что значит оторвать, отсечь здоровую часть от здорового тела нашей семьи. Если тебе больно, то нам ещё больнее, потому что мы-то понимаем, что с такой ‘записью” кончается всякая духовная связь с нами: своё родное, бесконечно милое становится бесконечно чужим.

Для человека глубоко и чутко религиозного (как например, А. А-ч[82]) во всей этой истории нет сомнения: что-то злое, что вечно борется с Богом за обладание человеческой душой, мало-помалу проникает в последнюю твердыню – верующую семью. И наш долг – бороться с этой опасностью до конца. Вот всё, что я смог написать тебе, дочь моя любимая! Твоё сердце почти совсем закрылось от нас (“Что бы ты ни доказывал – я останусь при своём”), но, может быть, хоть одна капля той крови и слёз, которых стоили нам с мамой эти дни твоего “счастья”, дойдёт до него?.. Не дойдёт… буду молиться, чтобы Господь спас тебя и помиловал!..»

6. VIII.28 г.

«Осмотрите, пожалуйста, доктор, сынишку: поступает в школу, ему 8 лет. Чтобы в школу 1-й ступени поступить ребёнку, нужно десять заявлений подать, бегать туда и сюда, хлопот – не труднее в ВУЗ попасть. Потребовалось докторское свидетельство о здоровье, – написал бумажку профессор Смирнов, живём рядом с ним, так не приняли, говорят – штемпеля нет, а какой же у него штемпель, когда он на дачу приехал. Ну а одной подписи без штемпеля не верят».

7. VIII

«Нельзя ли меня направить на перекомиссию. Комиссия признала меня инвалидом III группы, а я хочу перейти в IV группу». – «Вам же лучше: III группа даёт право на пенсию, а IV – не даёт». – «В том-то и дело, батюшка мой, что хлопотала уж сколько время, как есть ничего не дают: стажу нет. Я и думаю, если переведут меня в IV группу – может быть, получу хоть какую ни на есть работёнку».

9. VIII

«Поехала бы в деревню – да никак нельзя. С нами живут две золовки да деверь. Ничего как есть не делают. Этта уехала, а они и разодрались, насилу разняли. Муж придёт со службы, где бы пообедать спокойно, а они начнут ссориться да на меня жаловаться. Хлопнет дверью да и убежит не евши. А то, чтобы успокоить своё сердце, и их изругает, и меня. Я в слёзы. Как я уеду – и при мне-то никакого сладу нет, a без меня всё вверх дном пойдёт. Нет уж, видно, как живём в аду, так и помирать надо в аду».

«Будешь ли спокойно жить, когда муж каждый день пьяный. Вчера говорит: рядись в няньки, не буду я тебя кормить! А куда я пойду – больная-то такая, да и от детей».

В 8 часов вечера

«Доктор дома?» – «Нет его». – «Где же он?!» – «Ушёл к больным, вернётся не скоро». – «Скажите ему, чтобы пришёл на Волжскую набережную, № 7. У меня ребёнок заболел, обязательно пришёл бы!» – «Сходите к другому доктору!» – «А где я их на ночь глядя буду искать! Вот наказание…» Уходя, в воротах: «Зарылись, сволочи этакие!..»

10. VIII.28 г. На суде

Как-то ранней весной этого года (я кончил только что приём в поликлинике и уже одевался) входит пожилая женщина и, не говоря ни слова, падает на стул. Сказала только: «Я к вам, Константин Александрович…» – и залилась слезами. Плакала ужасно, не видывал я таких слёз… Несколько успокоившись, прерывая слова рыданиями, рассказала мне о своём горе: «Что я за несчастная, за что меня Господь карает… Муж застрелился… Дочь полоумная… Дети, – ведь их десять человек у меня! – одно горе с ними, не слушаются, ссорятся, такие слова говорят, что сердце падает, нельзя слова сказать: мальчишка маленький и тот похабные слова говорит, а уж про старших и говорить нечего – и это семья священника… Господи, отчего я не умираю, как у меня сердце не разорвётся… Вот теперь случилось самое ужасное, чего и в ум не могло прийти: сын Глеб изнасиловал сестрёнку 9 лет. Арестовали его. Что делать, куда идти!? Ничего не знаю, не понимаю, ад в голове… Словно Господь надоумил: не посоветуете ли, не поможете ли хоть чем, научите, что мне делать!..»

Я знал мужа несчастной. Священник, занявший место моего отца. В 22 году он принимал самое горячее участие в похоронах моего отца. Несколько раз бывал у меня как больной. Жаловался на тяжёлую жизнь: огромная семья, нужда, отняли землю, выгнали из дома. Думы о смерти: «Если меня не будет, может быть, детей пожалеют и им лучше будет без отца».

В 23 году он покончил самоубийством.