Записки еврея

Богров Григорий Исаакович Записки еврея

Часть первая

Мн? уже сорокъ л?тъ. Жизнь моя не наполнена т?ми романическими неожиданностями, которыя бросаютъ читателя въ жаръ и холодъ. Напротивъ того, она очень проста и мелка. За вс?мъ т?мъ, еслибы я влад?лъ даромъ слова присяжнаго разсказчика, она могла бы заинтересовать, если не всякаго читателя, то, покрайней м?р?, еврейскую читающую публику. Какъ иногда одна капля воды представляетъ вооруженному глазу натуралиста ц?лый микрокозмъ для наблюденій, такъ и узкая тропинка, по которой протащилъ я красную половину своей разнообразной жизни, вм?щаетъ въ себ? зам?чательн?йшія стороны еврейской общественной и религіозной жизни посл?днихъ четырехъ десятил?тій, съ ея прямыми и косвенными вліяніями на жизнь каждаго отд?льнаго еврея. Еслибы удалось мн? облечь все то, что я вид?лъ и перечувствовалъ въ теченіе моей жизни, въ соотв?тствующую форму слова, то мои собратія по в?р? живо сознали бы тотъ особаго рода кошмаръ, который душилъ тяжело спавшій духъ еврея, — кошмаръ, который лишалъ даже возможности облегчить грудь крикомъ или движеніемъ. Но повторяю: я считаю свой трудъ лишь первымъ и можетъ быть очень слабымъ шагомъ на томъ пути пробужденія сознанія, который долженъ привести евреевъ къ новой жизни, соотв?ствующей разумной природ? челов?ка.

I. Отецъ и его покровитель

Я сказалъ выше, что мн? наступилъ нын? уже сороковой годъ. Добросов?стность разсказчика, однакожъ, не позволяетъ мн? подтвердить это съ достов?рностью, по неим?нію къ тому фактовъ. Съ среднев?ковыхъ временъ еще, евреи привыкли смотр?ть на жизнь, какъ на пытку, а на смерть, какъ на спасительницу т?ла отъ поруганій, а души — отъ смертныхъ гр?ховъ. Рожденіе у евреевъ совс?мъ не считалось такимъ радостнымъ событіемъ, чтобы о немъ помнить. Смерть и похороны семейныхъ членовъ гораздо счастлив?е въ этомъ отношеніи. Этимъ и объясняется то обстоятельство, что у евреевъ празднуются не дни рожденія, а дни похоронъ, хотя и самымъ грустнымъ образомъ[1]. Да и чему радоваться при рожденіи на св?тъ новаго страдальца?

Единственный фактъ для опред?ленія моихъ л?тъ — это мой паспортъ; но онъ, сколько мн? изв?стно, такъ же неточенъ, какъ и его прим?ты, нарисованныя воображеніемъ секретаря думы. Я помню ц?лую эпоху въ моей жизни, въ которую секретарь думы называлъ мои глаза пивными, собственно по особенной его любви къ пиву. Лишь по смерти этого добраго секретаря, глаза мои были пожалованы въ каріе, и то, кажется, потому, что новый секретарь питалъ особенное уваженіе къ карему цв?ту своихъ лошадей. Л?та мои, по метрическимъ отм?ткамъ, то стояли на одномъ пункт?, то подвергались приливу и отливу, смотря по обстоятельствамъ. До записки меня въ ревизскую сказку, я долгое время совс?мъ еще не родился[2], а существовалъ не въ зачетъ. Потомъ, долгое время считался груднымъ ребенкомъ. Когда мн? наступилъ, по вычисленію моей матери, пятнадцатый годъ, и когда мои родители начали серьезно задумываться, какъ бы скор?е покончить съ моей холостой жизнью, я вдругъ выросъ по метрическимъ книгамъ до восемнадцати л?тъ[3]. Совершеннол?тіе мое, однакожъ, продолжалось не бол?е полугода посл? женитьба, потому что рекрутскую повинность начали отбывать по числу совершеннол?тнихъ членовъ семейства. Было необходимо толкнуть меня назадъ, и я вдругъ опять сд?лался шестнадцатил?тнимъ. Въ этомъ возраст? я оставался около двухъ л?тъ. Въ промежутк? этого времени большое семейство наше разбилось на н?сколько маленькихъ семействъ[4], и рекрутская очередь отдалилась отъ насъ опять на н?сколько л?тъ. Любовь моихъ родителей заставила сд?лать новый и посл?дній скачокъ, и вотъ я внезапно выросъ до двадцати-двухъ л?тъ. «Еще н?сколько л?тъ, и мой Сруликъ не годится уже въ солдаты!» воскликнула моя мать, прижимая меня къ сердцу, и я вполн? сочувствовалъ ея радости.

Когда отецъ мой женился на моей матери, онъ былъ молодымъ вдовцомъ посл? первой жены, съ которой развелся. Отецъ мой остался круглымъ сиротой въ самомъ раннемъ возраст? д?тства. Отецъ и мать его скончались отъ холеры, оба почти въ одинъ и тотъ же день. Утверждали, что бабушка моя умерла не отъ холеры, а отъ любви къ мужу, котораго не могла пережить, но такъ-какъ у старосв?тскихъ евреевъ, особенно хасидимской секты[5], любви, даже въ законномъ смысл?, не полагается (любовь есть увлеченіе, и увлеченіе абсолютно т?лесное, а сл?довательно — постыдное, недостойное каббалистки), то д?ло и было свалено на холеру. Отецъ мой былъ принять въ дои богатаго и безд?тнаго дяди, гд? онъ и получилъ свое воспитаніе.